Трудно сказать, на что они похожи. Кубы переходят в конусы, а над ними вспыхивают маленькие зеленые молнии, но и конусы меняют свою форму, иногда обволакиваются дымкой и мерцают, покрываясь волнами, иногда совсем исчезают, и остаются только колеблющиеся волны.

     — Жители этой планеты? — прошептал Вадим, самый молодой из космонавтов.

     — Или управляемые устройства из энергетических полей? — отозвался Ким, и ему стало душно под скафандром.

     Непонятные объекты приблизились. Теперь их отделял от землян лишь ручей бурлящей фиолетово-алой жидкости.

     Почти одновременно все четверо землян почувствовали покалывания в висках и затылке — как бы действие слабого электрического тока. Покалывания повторялись в определенном ритме, нарастали...

     — Они начали передачу, — сказал космонавт, которого все называли по фамилии Светов, и подумал: “Это или мыслящие существа, или управляемые на расстоянии машины. Нам надо договориться с ними или с теми, кто их послал. И прежде всего показать, кто мы такие...”

     Он несколько раз взмахнул руками, повторяя одни и те же знаки, как при сигнализации на морских кораблях. Он долго проделывал это, выполняя программу “А-2”, пока не услышал голос своего помощника Роберта: на его счету было немало полетов и столько опасностей, что на Земле уже дважды считали его погибшим.

     — Они не понимают. Может быть, у них нет зрения.

     Светов включил микрофон. Теперь все, что он говорил, раздавалось из небольшого репродуктора на шлеме.

     Он произносил несколько фраз с определенным чередованием звуков, повторял их, потом говорил другие фразы и снова повторял их...

     Конусы молчаливо покачивались на другом берегу ручья...

     — У них может не оказаться органов слуха, — сказал Ким и подумал: “Если, например, они ощущают мир как гаммы излучений, то могут принять нас за неизвестных животных или за машины своих врагов. Возможно даже, что мы чем-то опасны для них. Какие-нибудь наши биоволны вредно действуют на них. Тогда они захотят уничтожить нас. Как же показать им, кто мы такие?” (Постоянным его занятием было спрашивать— и у себя, и у других).

     Он пробовал послать радиосигналы, но странные объекты не отвечали. Может быть, они не принимали волн такой длины.

     “Они или те, кто их послал, могут познавать мир и общаться с помощью органов, которых у нас кет, например, химических анализаторов или же уловителей каких-то особых волн... — напряженно соображал Роберт. — Но как бы то ни было, они должны убедиться, что мы способны изменять мир. Тогда они поймут, что мы не животные...”

     Он вытянул руку с пистолетом в направлении темной скалы. Узкий пучок ослепительно-белых лучей вырвался из ствола пистолета, и скала превратилась в облако пара.

     В то же мгновение руки землян словно окаменели. С трудом можно было сжать и разжать пальцы. Покалывания в висках стали болезненными.

     “Это их реакция, — понял Светов. — Они принимают меры, чтобы мы не могли причинить им вреда”.

     — Разумный ли это поступок? — осуждающе спросил Ким. — А если эта скала — их памятник?

     — Мы ничего не доказали. Здесь могут водиться животные с реактивными органами... Кроме того, то же самое способны проделать машины, — решился высказать свое предположение Вадим. Как самый молодой, он больше всего боялся показаться смешным.

     А Светов думал: “Сколько программ общения разработано учеными—фильмы, знаки, мелодии... Но вот встретились существа, которые не видят знаков, потому что у них нет глаз, и не слышат звуков, потому что не имеют ушей. И никакая программа нам не поможет”.

     Покалывание в висках и затылке становилось все неприятнее, все болезненней. У Кима закружилась голова, и он оперся на плечо Вадима.

     “Третий раз — роковой”, — думал Вадим о Роберте, чтобы не думать о себе. А Ким думал о Вадиме: “Такой молодой, совсем еще мальчик... В два раза моложе меня...”

     Светов попробовал поднять руку с пистолетом, но только ухудшил положение: теперь уже ощущались не покалывания, а разряды, пронизывающие мозг. Перед глазами вспыхивали какие-то пятна, мигали извилистые линии.

     Ким понял: еще несколько минут, и они погибнут. Он простонал:

     — Что делать?..

     Напрягая все силы, всю волю, Светов разжал пальцы и выпустил пистолет. Оружие с глухим стуком упало на фиолетовую почву. И неожиданно космонавт почувствовал некоторое облегчение. Уколы были уже не такими болезненными. Он мог двигать руками.

     — Брось оружие. Роб, — произнес он.

     А затем Вадим увидел: Светов делает что-то Непонятное. Он поднял с почвы острый блестящий камень и привязал его к трубке ручного электробура. Получилось подобие первобытного топора. Затем направился к рощице причудливых безлиственных деревьев, растущих на берегу ручья. Застучал топор. Светов очистил стволы от веток и связал их.

     — Зачем он это делает? — вырвалось у Вадима, и он быстро взглянул на Роберта: не улыбнется ли тот наивности вопроса?

     — Кажется, понимаю! — воскликнул Роберт. — Он строит!

     — Что строит?

     — Плот или мост... А впрочем, это неважно. Роберт хотел сказать еще что-то, но тут Светов позвал:

     — Помогите!

     Они подняли связанные черные бревна, подтащили к самому ручью и уложили так, что образовался мост.

     “Что же будем делать дальше?” — хотелось спросить Вадиму, но он усилием воли сдержал себя и молчал.

     Они ничего не делали. Стояли неподвижно. Фиолетово-красный туман обволакивал их, искажая очертания фигур.

     Юноша услышал, как Роберт сказал Светову:

     — Ты настоящий человек, дружище.

     А это считалось в то время высшей похвалой.

     — Ты правильно рассчитал, создав сначала орудие, а потом, с его помощью, мост. Они или те, кто управляют ими, не могут не понять этого...

     Он еще не успел закончить фразу, как почувствовал: поняли. Покалывания сменились другими ощущениями. Словно легкие руки матерей прикоснулись к головам космонавтов. Будто ветерок березовых лесов долетел с Земли до этой чужой планеты. И Вадиму показалось, что он стоит на берегу изумрудного земного моря. Соленые брызги, и пена, и чайки, как белые молнии, и пронизанная золотом синь.

     А радостное ощущение все нарастало, все ширилось. Оно подымало четверых людей на своих волнах, наполняло грудь, вдыхало силы в усталый мозг. И сквозь этот вихрь ликования прорывались ритмичные удары медного гонга. Но они звучали не в ушах, а где-то в нервах и крови. Казалось, что это звенит кровь. Они слышались все явственней, все четче.

     Вадим понял: хозяева планеты говорят с ними. Он закричал:

     — Светов, ты слышишь? Ты понимаешь, что они говорят?

     — Да, — ответил Светов, и его голос звучал громче, чем обычно. — Они говорят: “Здравствуйте, создающие! Мы узнали вас!”

     Они шли по фиолетовой почве, а впереди маячили две светящиеся фигуры с меняющимися очертаниями. Между фигурами и людьми был словно протянут невидимый канат. Люди не знали, почему и куда они идут. Просто они не могли не идти.

     Миновали здание-навес с вращающимся зеркалом. Впереди виднелось еще несколько построек из пористых разноцветных блоков.

     “Выходит, я был прав: эти расплывающиеся фигуры — не существа, а какие-то сложные аппараты, — подумал Светов. — Хозяева планеты должны быть чем-то похожи на нас, если живут в зданиях, похожих на наши”.

     Он не успел поделиться своими мыслями с товарищами, как из ближайшего здания навстречу землянам вышло двое. Они почти ничем не отличались от людей. И, что самое удивительное, их костюмы напоминали скафандры землян.

     Не доходя до людей двух шагов, существа остановились. Рука одного из них поднялась в приветствии, и люди услышали слова на земном языке:

     — Мы рады встрече с вами!

     “Земляне! Но как они очутились здесь?” — промелькнула мысль у Вадима. Он бросился к ним, раскрыв объятия. Но существа отшатнулись и отступили.

     — Осторожно, братья! Ведь мы — жители разных миров.

     Вадим стоял пристыженный, не решаясь взглянуть на товарищей. Но никто из них не смеялся над ним.

     Роберт подумал: “Они правы. Но почему мне это не нравится? И они сами...” Он не мог определить, что в облике встречных ему не пришлось по душе.

     Светов внимательно присматривался к хозяевам планеты. Их лица отличались безупречностью линий и были похожи друг на друга, как лица близнецов. И рост у них был одинаковый.

     “Лица слишком симметричны. И фигуры тоже. Вот что кажется нам необычным, — подумал Светов. — Значит ли это, что и по внутреннему строению они отличаются от нас? Возможно, и сердце у них расположено не слева, а посередине. Тогда и строение мозга должно отличаться...”

     Он спросил:

     — Как вы узнали наш язык?

     — Аппараты-переводчики, встретившие вас, расшифровали те слова, которые вы успели произнести, составили код и передали нам.

     “Этого было бы слишком мало, — подумал Светов. — И почему тогда они сразу не признали в нас разумных существ, когда мы включили радиорупоры?”

     — Как называется ваша планета? — спросил Вадим.

     — Называйте ее Дальней. Так приблизительно переводится это слово на ваш язык.

     — Значит, вы, жители ее, называетесь дальнианами, — проговорил Светов. —А как звучат ваши имена?

     — Его зовут Ул, а меня — А, — ответил дальнианин и, в свою очередь, спросил: — Земля похожа на Дальнюю?

     Роберту не очень понравилось название планеты. Смутное беспокойство подымалось в нем.

     — Может быть, вы устали? — спросил Ул. — Желаете немного отдохнуть?

     Они повели землян в. одно из зданий. Около него возвышался памятник. Он был похож на блестящую иглу, на конец которой было что-то насажено. Когда люди подошли совсем близко, то смогли различить на игле фигуру существа, напоминающего краба с граненой головой. Присмотревшись, Светов заметил, что “краб” одет в доспехи, что у него почти человечье лицо, только безносое.

     “Раньше на этой планете жили другие разумные существа, — подумал Роберт, тоже внимательно изучавший “краба”. — Возможно, их истребили эти...”

     — Такими были наши предки, — послышался спокойный голос А, рассеивающий сомнения.

     “Значит, эволюция и здесь шла путем отыскания формы человека? Неужели же самые ортодоксальные ученые и пиcaтeли правы? — думал Светов. — Впрочем, “здесь” еще не значит “везде”. И почему обязательно это — результат эволюции? Как шло здесь к познанию разумное существо? Какими дорогами? И как шла вперед, в неизвестность, природа? Где их дороги пересекались, а где расходились — дороги хрупкого, но зрячего детеныша и слепой, но могучей матери?..”

     Светов был уверен: чем скорее эти дороги разойдутся, чем скорее детеныш сумеет сам поставить цель и выбрать путь, тем будет лучше.

     И еще он подумал, спросил себя: “Не подобен ли человек поводырю, что, повзрослев, ведет слепую мать, природу, заменяя ей глаза?”

     Внезапно Светов почувствовал, что Улу нравятся его мысли. Он не мог бы объяснить, как Ул узнал его мысли и как сам он узнал, что они нравятся Улу. Он это почувствовал. Воспринял и еще более конкретное состояние Ула, его мысль: “А не сообщить ли ему всего?”

     “Чего — всего? — начал тревожиться Светов. — А кому? Мне? Что же здесь скрыто от нас?”

     Он почувствовал, что им всем еще не раз придется ломать головы над этой загадкой, от решения которой будет зависеть их... Жизнь? Или только выполнение миссии? Или и то и другое?

     Он пока мог лишь задавать вопросы — и только себе. Но ответить на них он не мог...

     От памятника люди повернули к зданию. Они подошли к самой стене. “А где же дверь?” — подумал Вадим и увидел, как в стене обозначился прямоугольник. “Открывается автоматически или нет?” Он поискал глазами на дверях ручку или кнопку на стене, и тотчас на дверях появилась ручка, а на стене у дверей — кнопка. Ул и А предложили:

     — Входите.

     “Однако один из них должен был бы войти первым”, — подумал Ким.

     “Как часто вежливость служит прикрытием”, — Роберт посмотрел на Светова: что он решит?

     Светов шагнул к дверям. Вадим, ожидавший, что он возьмется за ручку и распахнет дверь, увидел, как Светов сделал это, а Ким видел, что тот нажал на кнопку, и половинки двери медленно разошлись в разные стороны. Роберт потом клялся, что дверь поднялась вверх, как заслонка в плотине: а Светов, когда спросили у него, утверждал, что дверь была гофрированной и опустилась вниз.

     Они бы очень удивились, если бы им сказали, что ошиблись они все.

     Как бы там ни было, дверь была открыта, и земляне вошли в здание.

     — Вы можете снять шлемы, — сказал А. — Здесь воздух почти такой же, как у вас на Земле.

     Воздух здесь был действительно хорош. И он менялся. Вначале — дистиллированно прозрачен, пресен. Не было в нем тех чудесных примесей, которые придают аромат и неповторимость. Но вот Вадим вспомнил о земных лесах — и воздух наполнился душистым острым запахом хвои, легкой сыростью и свежестью, а когда Роберт подумал о теплом соленом бризе — неведомый ветер словно донес в это здание брызги моря.

     Земляне прошли коротким коридором и очутились в огромном зале с прозрачной крышей. В нем стояло несколько столиков с удобными легкими креслами. “Совсем как в космовокзале”, — удивился Ким и увидел картину на стене. Он подошел к ней поближе и застыл в изумлении. Это была картина из космовокзала: рыжий мальчишка держит в руках игрушечную ракету и смотрит в небо. Малыш присмирел на миг, его глаза слегка затуманились, но в согнутой для броска худенькой угловатой фигурке угадывается упорство.

     — Ребята, смотрите, — сказал Ким и услышал удивленный возглас Вадима:

     — Такая же картина висит в кабинете моего отца!

     — Такая же, как на космовокзале? — спросил Ким.

     —— Ну что ты, там — мальчишка с ракетой, а здесь — лесное озеро. — Вадим вглядывался в картину.

     — На этой картине — озеро? — Ким подозрительно посмотрел на него.

     — Видеть то, что хочется, — это хорошо, — послышался голос А.

     Светов незаметно подал знак землянам. Он ожидал, что еще скажет А, как объяснит загадочное явление. Что это — массовый гипноз?

     Дальниане молчали...

     Вадим неотрывно смотрел на картину. Он вспомнил озеро в лесу и следы маленьких босых ног на песке. Он испуганно вскрикнул, увидев их. А потом они вместе переплывали озеро туда и обратно — кто быстрее! — и она сказала: “Я думала, что это из чащи медведь выходит...” И он потом все смотрелся в зеркало: неужели похож на медведя, неужели такой большой и сильный? Но в зеркале отражался худощавый юноша, вопросительная улыбка.

     После той встречи он часто приходил к озеру и подолгу смотрел в воду. Там он видел серебристые облака и среди них свое лицо. А однажды рядом с его лицом появилось еще одно — с пухлыми губами и вздернутым носиком...

     Он услышал рядом с собой чье-то учащенное дыхание. Повернул голову и увидел А. Дальнианин смотрел на картину затуманенными глазами, как будто она нашла отклик и в его памяти.

     Вадим снова смотрит на картину, но думает о той, что говорила: “Медведь из чащи...” Если бы они вновь встретились, он бы сказал ей слова, которых не нашел тогда, на Земле. Он бы сказал о бесконечной ночи космоса, о страшных пустынях чужих планет, когда прошлое согревало настоящее, а воспоминания о ней были глотком воды в пустыне...

     Светов с удивлением переводил взгляд со своих товарищей на дальниан. На лицах А и Ула отражались те же чувства, что и на лицах людей (если бы он мог присмотреться повнимательней, то определил бы некоторое запаздывание реакции у хозяев планеты). Постепенно А становился как бы двойником Вадима, а Ул — копией Роберта, — так они теперь были похожи. Затем они словно поменялись ролями: А стал двойником Кима, а Ул... На кого же он так похож?

     Светсв мучительно вспоминал и не мог вспомнить, хотя для этого ему достаточно было бы взглянуть в зеркало, И когда Светов, наблюдая за Вадимом, с нежностью прошептал: “Почему же ты так волнуешься, мальчик?”, то же самое прошептали губы дальнианина, словно вдохнули перед этим его нежность. Рука Ула невольно потянулась к голове Вадима и погладила его мягкие волосы. И где-то очень далеко, но в пределах этого зала, тонко зазвенели серебряные ликующие колокольчики.

     Вадим обернулся к Улу, а когда опять посмотрел на картину, увидел на ней вместо лесного озера лишь хаотичное переплетение изломанных линий. Сначала он не поверил своим глазам, ищущий взгляд стал растерянным, а потом у него опустились плечи, и весь он обмяк. Что-то горько зазвенело в душе, как порванная струна.

     Он не выдержал и, с ненавистью глядя на дальниан, проговорил:

     — Так все это обман?

     — Что определяет обозначение “обман” и почему ты недоволен? — спросил Ул.

     Губы Вадима изогнулись. Обвинительные слова готовы были сорваться с них, но Светов предупредил его:

     — Обман — это когда человек думает одно, а выходит другое.

     — Человек должен добиваться, чтобы вышло то, что задумал. Он должен быть благодарен тому, кто помог осуществить задуманное, — сказал Ул.

     “На что он намекает?” — Светов пытался найти связь между словами дальнианина и тем, что они все только что пережили. Неужели здесь имела место не западня, а ошибка? Он с удивлением подумал, что готов и к этому. “Почему нас все происшедшее так поразило? Разве в нашей памяти не живут десятки и сотни людей, и многих из них мы можем представить себе так ясно, как будто они перед нами? Разве не умеем мы так сильно вообразить встречу с ними, что переживаем ее по-настоящему? И разве в тайных своих надеждах и желаниях мы не подготовлены к тому, что память может материализоваться? Почему же эти способности памяти не доставляют нам такого же удивления, как то, что случилось здесь?..”

     Тишина тянулась слишком долго и начинала казаться многозначительной. Нарушил ее А:

     — Что бы вы хотели посмотреть?

     — Сейчас мы хотели бы поспать, — сказал Светов, и земляне поняли его: нужно остаться одним.

     Дальниане ввели их в круглую комнату, где стояли спальные устройства, все разные — в соответствии с невысказанными желаниями и привычками землян. Затем хозяева попрощались и ушли.

     Несколько минут молчания... Только взгляды...

     — Подумаем о чем-нибудь веселом, — сказал Светов, и все поняли: не выдавать своих мыслей дальнианам. Но как же тогда обсудить положение?

     — Эзопов язык, — предложил Светов, и они подумали: этого шифра дальнианам не понять. Ведь люди не будут при каждом изречении или имени героя вспоминать обо всем, что скрыто за этим. Они уподобятся близким родственникам или закадычным друзьям, и несколько слов, которые покажутся другим ничего не значащими для них будут говорить об очень многом благодаря воспоминаниям. А впрочем, разве все четверо не стали близкими родственниками здесь, на чужой планете, и разве вся история Земли не превратилась сейчас для них в почти “семейную историю”?

     — Бойтесь данайцев, дары приносящих, — начал разговор Роберт. Его глаза были тусклы и холодны, в них не отражались воспоминания.

     Все посмотрели на Кима — что скажет он? Ким проговорил, растягивая слова в свойственной ему манере, делая каждое из них резиновым:

     — Пусть совет мудрых решает без Катилины. Катилина будет думать.

     Его невозмутимый вид никого не обманул. Ким любил притвориться простаком, за которого могут думать другие. Свои собственные решения он оставлял до критического момента.

     — Выждать и найти ахиллесову пяту, — предложил Роберт, осуждающе взглянув на Кима. — А тогда — штурм унд дранг.

     — Когда муха видит орла, то думает: “Ах, какая большая муха! Может ли она найти у орла “ахиллесову пяту”? И обязательно ли орел станет охотиться за мухой? Ведь, как говорили древние римляне, орел не ловит мух. Нет ли у него других намерений — вот что нужно выяснить, — наконец-то высказался Ким.

     — Помните Полифема? — спросил Светов и умолк, морща лоб.

     Тяжелая сонливость как-то сразу навалилась на него, на всех четверых. Они пробовали сопротивляться. Постели манили. Сладкий туман окутывал. Тихая музыка вливалась через уши, кружа голову.

     — Сказка о сонной принцессе, — проговорил Светов совсем не то, что хотел.

     Его уже никто не слышал. Земляне спали. И Светов не выдержал. Комната кружилась перед его глазами...

     Первым проснулся Роберт. По привычке старого бойца полежал несколько минут с закрытыми глазами, прислушиваясь. Доносилась тихая музыка... Но только он раскрыл глаза, как увидел: у самой стены неизвестно откуда появился А. Подошел к Светову, даже не подошел, а подплыл, чуть касаясь пола ногами, наклонился над космонавтом. Все ближе и ближе. Роберт тяжело дышал, притворяясь спящим, думал: “Что сейчас будет? Не раскроется ли тайна?” Дальнианин все еще наклонялся и вдруг исчез, вошел в Светова...

     Роберт с трудом встал на дрожащие ноги. Даже ему было страшно. Противно собственное бессилие. Попробовал сделать шаг — и снова опустился на постель. Увидел, как от Светова отделился пульсирующий огненный шарик, подлетел к стене и вошел в нее.

     — Светов! — крикнул Роберт.

     Сделал отчаянный рывок. Удалось встать с постели. Ноги стали чужими, несли не в ту сторону. Он подошел к Светову, услышал его ровное дыхание.

     “Может быть, приснилось”, — Роберт растерянно улыбался, вспоминал и не мог вспомнить. Он увидел дверь —- появился замысел.

     “Сейчас я не сплю явно вопреки планам дальниан, — подумал Роберт. — И оказался перед дверью тоже не по их желанию. Смогу ли застать их врасплох, увидеть то, что они не хотели бы выдать?”

     Он взглянул на Светова, на его суровое, даже во сне, лицо. Вспомнил: “Ты слишком любишь риск, Роб. Риск ради риска. Ты не боец, а игрок”. Да, Светов умел “гладить против шерсти”.

     “Выйти в эту дверь — может быть, то же самое, что прыгнуть в пропасть или войти в атомный котел. Но у кого же, стоя над пропастью, не появляется мгновенное желание прыгнуть?”

     Роберт представил, что бы сказал Светов: “Риск — это тоже средство в добыче информации. Не стоит пренебрегать им”. Или что-то в этом роде. Но затем Светов подсчитал бы коэффициент полезности риска в данном случае. И только потом...

     “Поэтому ему и доверяют руководить экспедицией, а вот мне бы не доверили, хотя я повидал не меньше его. В его возвращение всегда верят, а мое кажется чудом. И они, конечно, правы. Ну что ж...”

     Он улыбнулся и толкнул дверь. Ожидал, что окажется в коридоре. Но перед ним простиралась фиолетовая почва планеты, покачивались безлиственные растения. “Сон или не сон?” Ущипнул себя — больно. И все равно: каждый шаг — как по толстому слою ваты.

     Роберт сделал несколько шагов и увидел светящуюся фигуру — такую же, как те, что встречали их на берегу ручья. Куб перешел в пирамиду, затем образовал сверкающий шар. Тонкие, как иглы, лучи потянулись от шара в одном направлении, к почве. Там, куда попадали лучи, возникали небольшие смерчи и завихрения.

     Шар уменьшился в размерах, померк, стал матовым, полупрозрачным. А на тех местах почвы, куда попадали лучи, образовались какие-то жалкие существа. Они быстро передвигались по небольшой площадке, не выходя за ее границы.

     “Кажется, я присутствую при опыте”, — подумал Роберт, и по ассоциации у него возникли невеселые мысли:

     “Мы все присутствуем при опыте. Присутствуем или участвуем? И в качестве кого?”

     Возможно, если бы он узнал ответ, то стал бы счастливее, а может быть, жизнь показалась бы невыносимой или безразличной. Но все же он хотел знать, ведь по натуре он был бойцом — недоверчивым, сомневающимся. Он стремился к знанию и, значит, к новым сомнениям, которые придут на смену старым.

     Роберт внимательно наблюдал за шаром и за маленькими подопытными существами. И он заметил, что при каждом их движении тонкие нити лучей тянутся от существа к шару, он раздувается, мерцает. “Получает информацию об их жизни. Возможно, вся их жизнь, все страдания и удовольствия — информация для шара, и только в этом смысл. Не затем ли шар и образовал их? — спрашивал себя Роберт. — Ведь и мы в лабораториях выращиваем колонии микроорганизмов, чтобы получить информацию о мире, в котором они живут. Для них это — жизнь, для нас — опыт. Но шар производит это на другом уровне. Мы культивируем жизнь, он, кажется, вызывает ее порциями облучения. Не в этом ли скрывается ответ, которого все мы добиваемся?”

     Площадка, на которой копошились маленькие существа, постепенно начала меняться. Появилась растительность, похожая на лишайники. Почву пересекли трещины, вздыбились холмы, в которых виднелись отверстия нор. В них исчезали и появлялись новые комочки. Паутина лучей, тянущихся к шару, словно к диковинному жирному пауку, стала гуще и запутаннее. И шар увеличивался очень быстро. Пожалуй, он стал больше, чем до начала опыта. Существа, вероятно, его не замечали.

     Но вот шар засверкал, ударил пучками мигающего света по площадке. Существа исчезли, растворились в лучах. Закружились небольшие смерчи. И шар исчез...

     Тщетно Роберт оглядывался. Фиолетовая пустыня и здание, из которого он недавно вышел, — вот все, что он видел. То ли шар унесся с невероятной скоростью, то ли растворился, а возможно, стал невидимым.

     Роберту ничего не оставалось, как поскорее вернуться к товарищам. Он подошел к двери...

     Потом Роберту казалось, что он очутился в здании, не открывая двери. Прежде чем он опустился на свою постель, невидимые волны стали укачивать его, нагнетали в голову какие-то чужие ранящие мысли.

     Они все проснулись одновременно, отдохнувшие, бодрые. И окружающее показалось другим, больше не пугало. Только Роберт хмурился, мучительно вспоминая, наяву или во сне видел дальнианина, склонившегося над Световым.

     Люди больше не удивлялись внезапному появлению дальниан.

     — Если хотите, поведем вас в гости к одному из наших ученых, — предложил Ул.

     Это было как раз то, о чем Светов думал совсем недавно. Желания людей осуществлялись на планете Дальней с поразительной быстротой и, может быть, поэтому не доставляли землянам настоящего удовлетворения.

     — Благодарю. Мы принимаем приглашение, — сказал Светов.

     Роберт повел на него косым испытующим взглядом. “Кто это говорит? Он или тот, кто поселился в нем — думал Роберт. — А могу ли я теперь доверять самому себе? Уверен ли я, что мне это не приснилось? Они совершили надо мной самое худшее — отняли веру в себя...”

     Земляне вслед за хозяевами планеты вышли из здания, Роберт оглянулся. “Как в таком маленьком здании размещается столько комнат?” — подумал космонавт и заметил, что оно становится больше, растет на глазах. “Хорошо, что мы еще не потеряли охранительной способности удивляться. Иначе нам конец...”

     Светов шел рядом с А, глядя под ноги. Трава, настоящая земная зеленая травка покрывала грунт. Впереди виднелось сооружение, похожее на гигантскую улитку.

     — Памятник Создателю, — сказал Ул.

     Земляне подошли ближе и остановились. Волнение охватило их, перешло в трепет восторга. У Вадима влажно заблестели глаза. Ему показалось, что он видит, может охватить взглядом огромное пространство и столетия времени. Роберт прищурил глаза — так ослепляло сверкание граней. Он слышал, как звучат причудливо изогнутые линии, гармония форм переходит в музыку.

     “Памятник Создателю. Неужели у них еще сохранилась религия?” — думал он, подходя все ближе и ближе к памятнику. Сияние граней померкло. Он увидел трещины в неизвестном шероховатом материале. Они рассекали его как бы случайно, но в том, как они воздействовали на воображение, угадывался тонкий расчет искусства. Музыка заполняла пространство вокруг памятника и колебала сердца, как маятники. У людей кружились головы от нахлынувших чувств и воспоминаний.

     На памятнике проступили из паутины трещин изображения. Земляне увидели существо, похожее на краба. Но его клешня скорее напоминала руку. В ней существо держало какой-то сложный предмет. Второе изображение повторяло краба, но у него появились пристройки, длинные щупальца и подобия антенн. В третьем изображении трудно было узнать “краба”, — так он изменился и усложнился. Вокруг него пульсировало голубоватое сияние.

     “Неужели это и есть Создатель? — подумал Светов. — И вкладывают ли они в это слово то же понятие, что наши предки на Земле?”

     — Вы верите в Создателя? — спросил он дальниан.

     — Я не всегда был таким, как сейчас. Я был бы другим — песчинкой в пространстве и времени, если бы разумные не стали Создателем, — ответил Ул.

     “Если бы он сказал “разумные стали создателями”, все было бы понятно”, — подумал Светов и произнес:

     — Не понимаю тебя. Разве ты не песчинка? Другое дело — все вы, все дальниане...

     — И я не понимаю тебя. Говоришь “ты” и “вы”. Разве это не одно и то же?

     — Ну вот я — человек, личность. Но я же являюсь представителем всего человечества. Иногда говорю о себе не “я”, а “мы”, “люди”, — пояснил Светов не без тайного умысла.

     — У нас нет “я” и “мы”. Часть и целое — одно и то же. Иначе бы каждый из нас не стал тем, кем он есть, — сказал А, как будто Светов разговаривал с ним, а не с Улом.

     Пространство вокруг землян изменилось. Только что они были у памятника, а оказались в зале, подобном тому, который видели в первом здании.

     — Сейчас появится тот, кого бы вы хотели видеть, — ученый Дальней, — сказал А и вышел вместе с Улом.

     Не успели земляне осмотреться, как в зале появился незнакомый дальнианин, поразительно похожий на председателя Ученого совета Земли.

     — Здравствуйте, — приветствовал он их по земному обычаю.

     Светова осенило, он подумал: “Ларчик открывается просто, важно не медлить”. Собрав волю, стараясь не отвлекаться, не думать о постороннем, он заставил себя вообразить, что, встречая гостей, председатель должен встать на руки и пройтись колесом. Он вообразил и пожелал этого и не удивился, когда дальнианин тотчас выполнил его желание.

     И тогда Светов подошел вплотную к дальнианину, спросил негромко:

     — Кто ты — А или Ул ?

     Лицо Вадима побагровело, стало похожим на лицо мальчика, который видит, что родитель поступает глупо, но не смеет сказать ему об этом.

     Дальнианин остался невозмутимо спокойным, ответил:

     — Ты хотел видеть того, кто знает больше А и больше Ула, — он — перед тобой. Для этого А, Ул и еще трое соединились во мне. Опыта пятерых будет достаточно.

     Самыми спокойными остались двое — Светов и... Вадим, настроение которого резко изменилось. Светов, испытавший и передумавший так много, и Вадим, еще сохранивший от детства столько зеркальных осколков, что жизнь продолжала казаться ему сказкой, и в ней в любое время могли случиться чудеса.

     — Почему вы удивляетесь? — спросил дальнианин. — Разве в каждом из вас не живет много существ — родители, учителя?

     Он помолчал и неожиданно улыбнулся.

     — Конечно, мы отличаемся от вас, но не настолько, чтобы...

     Поспешил добавить:

     — А Создатель или Создатели совсем мало отличались от вас.

     Он был весьма деликатен, но Светов подумал, как много могут означать слова: “совсем мало”.

     Ким, соображая о чем-то своем, спросил:

     — Что было изображено на картине? Дальнианин повернулся к нему:

     — То, что ты хотел увидеть. Там были точки и линии. Я настроил твою память, и она по твоему желанию, с помощью глаз располагала их как хотела. Разве выполнение желания неприятно для вас?

     “Зачем им понадобилось это?” — подумал Роберт, и дальнианин ответил:

     — Мы хотели наиболее полно проявить вашу память, чтобы больше узнать о вас.

     “Да, мы несем самих себя в своей памяти, — думал Светов. — Себя и многое из того, что создало нас такими, какие мы есть, Кто может читать нашу память, узнает о нас больше, чем знаем о себе мы сами”.

     — И к тому же мы обогащались вашим опытом, вашим чувством прекрасного, вашим наивным удивлением и волнением, — продолжал дальнианин. — Я бы мог образовать любые предметы, которые вам хочется увидеть.

     “Землю. Я бы хотел увидеть Землю, Землю, Землю. Нет, не только увидеть — почувствовать себя на Земле”, — подумал Светов, и почти в тот же миг ему показалось, что он стоит на площади старинного Ленинграда, на той самой, о которой недавно вспоминал.

     “Море!” — мысленно воскликнул он и увидел разноцветные сверкающие камешки под лакированным козырьком волны и небо, начинающееся совсем близко, без горизонта.

     “А теперь лес”, — пожелал он и вдруг вспомнил об опыте, который наблюдал еще в юности. Будто снова увидел клетку и зверька, беспрерывно нажимающего на педаль, провод от которой был подключен к его мозгу, в центр удовольствия. Таким образом он замыкал контакт и посылал импульс тока в этот центр раздражал его. Зверек перестал есть и пить, хотя вода и вкуснейшая еда стояли рядом. Он только нажимал на педаль, пока нервные клетки не истощились и не наступила смерть. Эта неприятная картина отрезвила Светова. Он поискал взглядом дальнианина, увидел, как тот возник из земных моря и леса. Светов невольно сопоставил это и многое другое: пятеро в одном, светящиеся фигуры у ручья, которые он вначале принял за аппараты... “Может быть, дальниане могут принимать любой облик по желанию? Они превращаются в людей, чтобы было удобнее беседовать с нами, но могут превратиться в море, в лес, во что угодно”.

     Когда-то он читал в фантастическом романе, что, дескать, придет время — и разумные существа в своем развитии приобретут такую мощь, что смогут перестраивать свои организмы. Он вспомнил памятник — “краба” в разных видах, пристройки на его теле, подобия антенн. “Новые органы-протезы... А почему бы не привыкнуть к ним так же естественно, как мы привыкаем к новому сердцу или как наши далекие предки привыкали к пластмассовой челюсти? — подумал он. — Кажется, я начинаю кое-что понимать...”

     И он спросил с таким видом, будто знал ответ на свой вопрос:

     — Значит, вы не всегда были такими. Вас создали другие разумные существа, когда-то населявшие планету и похожие на нас. А где они сами?

     — Они в нас, — просто ответил дадьнианин. — Они вписались в меня. Понимаешь?

     Он спросил “понимаешь”, но вопрос его был адресован ко всем землянам. Из всех них чуть-чуть понимал, о чем идет речь, только Светов.

     — Они состояли из вещества, несколько похожего на ваше, — пояснил дальнианин. — Они были из хрупкого и сложного материала, имели консервативную форму. Итак, у них было уже две слабости.

     Он заметил, что не все земляне понимают его слова, и уточнил:

     — Когда содержание все время меняется, косная форма является для него нежелательным ограничителем. Либо птенец сможет вовремя проклюнуть скорлупу яйца, либо погибнет в ней, замурованный заживо. Природа не создавала разумные существа специально. И наши предки, как многие животные, возникли в процессе борьбы видов за существование и предназначались для этой же цели — отыскивания пищи, продолжения рода. Для этого был приспособлен организм предка, а не для познания и творчества, штурма космоса и многого другого. Разумное существо поставило перед собой новые цели, а для достижения их ему нужен был новый организм и новое время жизни. Те, кого мы называем Создателем, поняли это. Они удлинили время своей жизни, но материал при самом бережном обращении имеет срок износа...

     — Нам не нужна вечная жизнь, — угрюмо возразил Роберт.

     — Пока не нужна, — уточнил дальнианин. — Но для того, чтобы только вырастить потомство, требуется один отрезок времени; для полета к другой звезде — другой, для познания новой планеты — третий. Твоему предку нужна была меньшая жизнь, чем тебе, а твоему потомку — большая. Это зависит от содержания жизни, от цели ее, не так ли?

     Светов снова отметил чуткость этого удивительного существа. Дальнианин обращался к людям, как к равным.

     — Наши предки прожили две эпохи, прежде чем начали изменять себя. Первую — когда они научились создавать. Вторую — когда они перестали убивать и угнетать друг друга. Она называлась Эпохой Начала Понимания.

     — Есть три основных положения, — продолжал объяснять дальнианин, — которые наши предки поняли. Форма разумного существа должна меняться в соответствии с его целью. Это форма ветра, а не скалы. Разумные существа, не должны делиться на “я” и “мы”. Они могут делиться и снова собираться в единое существо, опять же в зависимости от своей цели. Жизнь разума не должна иметь отрезка, ведь ни в каком отрезке не умещаются его мечты.

     — Но для чего вы живете? — спросил Ким. Самым любимым его занятием было спрашивать, самым нелюбимым — отвечать.

     — А для чего живешь ты? — ответил вопросом на вопрос дальннании, и земляне улыбались, глядя на оторопевшего Кима. Дальнианин ответил точно так же, как ответил бы Ким.

     Молчание становилось тягостным.

     — Хорошо, отвечу я, — сказал дальнианин. — Мне нужно узнавать все новые варианты устройства Вселенной.

     — Для чего? — поспешил спросить Ким.

     — Чтобы каждый раз выбирать из них наилучший.

     — Наилучший для кого?

     — Для меня, для тебя, для животного, для камня. Для гармонии.

     — Я не понимаю тебя, — признался Ким.

     — Ты поймешь меня только через свои интересы, — пояснил дальнианин и попросил: — Расскажи о цели своей жизни.

     Киму пришлось отвечать:

     — Я хочу знать как можно больше, чтобы человечество стало сильнее.

     Его голос был таким же медленным, как обычно, — голос человека, для которого размышления значат больше, чем действия, а выдумка — больше действительности. Но нарочитые хриплые полутона и наигранная наивность исчезли, голос прояснился.

     Ким бросил взгляд на товарищей, как бы извиняясь за нескромное признание. А они смотрели на него во все глаза: он впервые раскрывался перед ними.

     — Для чего сильнее? — спросил дальнианин.

     — Вместе с силой приходит счастье. А сила — в знании.

     Дальнианин улыбнулся:

     — Почему же ты сказал, что не понимаешь меня? Ведь наши цели сходятся. Мы хотим знания для силы, а силы — для счастья. Разные у нас только возможности. Ты пока хочешь знать больше о Вселенной, чтобы лучше приспособиться к ней, а я — чтобы переделывать ее. И ты, и я стремимся к гармонии со всем окружающим, к такой гармонии, где мы — строители и хозяева. В этом наше счастье... Ты понимаешь меня?

     Он обращался ко всем землянам. И Светов ответил за всех:

     — Мы начинаем понимать тебя.

     — Я покажу вам, как переделывают мир! — воскликнул дальнианин.

     Вокруг его тела появилось серебристое мерцание. Оно становилось все больше и больше, окутало и землян. Образовало вокруг них прозрачную сферическую оболочку. Оно не имело ни запаха, ни вкуса, и вообще никак не воздействовало на их органы чувств. Земляне увидели удаляющуюся планету, похожую на фиолетовый мяч. Просторы космоса окружили их. У землян было такое впечатление, что они летят безо всякой защитной оболочки, и это ощущение пьянило безудержной гордой радостью. Космос, такой могущественный, непознанный, стал ласковым и спокойным, как море в бухте. У них появилось ощущение единства с ним, и впервые люди почувствовали, что они не только сыновья Земли, но и дети космоса.

     — Смотрите! — сказал дальнианин.

     Два узких луча ударили из прозрачной сферы, в которой они летели, в черное пространство. Там, где лучи скрестились, заплясал огненный шарик. Он разрастался, пульсировал... Дальнианин управлял лучами, и они становились то двумя бурлящими ручьями, то двумя клинками.

     — Я создаю перепады энергии, — пояснил он так просто, как будто делал обычное дело. — Это приводит к возмущению пространства, а затем к изменению движения частиц. Я могу менять энергетические заряды частиц, направление их вращения — и жидкость течет снизу вверх, газ стремится к уплотнению, многомерное время движется в том направлении, какое мне нужно.

     Огненный шарик превратился в гигантский излучающий шар. На его поверхности бушевали смерчи и взрывы. Пространство, до того казавшееся пустым, изменилось. Оно больше не было черным. Багровые, серебристые, золотые отсветы заполнили его. Это был радостный пожар — пожар движения, жизни, который люди не могли представить в самых смелых мечтах. У них было ощущение, что это они зажгли новую звезду, что они могут изменять вращение частиц и управлять временем. Счастье такой силы и накала, какого они никогда не испытывали, овладело ими, породнило, сделало частями единого целого. Им казалось, что вот-вот они создадут мир, с которым сольются воедино в гармонии. Этот мир станет частью их, а они — его разумом, его волей.

     “Может быть, что-то похожее я испытывал, когда был водителем патрульного космолета. Бывали минуты, когда я как бы сливался с аппаратом в одно существо, каждое движение которого зависело от моей воли, — подумал Светов и ответил себе: — Нет, это нельзя сравнивать”.

     Роберт посмотрел на Вадима, на его пылающие щеки, на беспокойные тонкие пальцы, переплетающиеся в живую решетку. “Тебе повезло, мальчик, — думал он. — В юности ты познал такое чувство, которое я испытал только к концу пути. Красивое чувство, самое красивое и самое сильное. Но вот каково тебе будет жить после этого? Ведь все, что познаешь потом, ты невольно сравнишь с этим чувством. В чем же ты сможешь найти удовлетворение?”

     — Еще звезду! — попросил Ким. — Образуйте здесь еще одну звезду.

     — Нельзя, — ответил дальнианин. — Через много миллиардов лет по вашему счету здесь возникнет жизнь, подобная земной, а две звезды — это уже совсем иная жизнь.

     “Существо, которое живет сто лет, не будет заботиться о том, что произойдет через миллиарды лет”, — с сожалением подумал Роберт, — ведь он думал не о дальнианине, а о себе, о людях Земли. Он представил, как давно и насколько бы изменилось человеческое общество, лицо планеты, если бы люди были бессмертны и вынуждены были заботиться о том, что произойдет через миллионнолетия.

     Дальнианин прочел мысли Роберта и, словно этого ожидал, тотчас предложил:

     — Вы можете остаться со мной навсегда. Вы избавитесь от болезней и смерти, а значит, и от страха перед будущим. Вы не будете больше ни эгоистичными, ни злобными, ни скупыми, ведь “я” и “они” не станут разъедать вас противоречиями. Вы будете бессмертными и могучими, а значит, и счастливыми. То, что ваши собратья добудут в борьбе через очень много лет, вы получите сейчас...

     “А чем мы уплатим за это? — подумал Роберт. — Мы отдавали за крупицы знания и могущества здоровье, молодость, мы теряли самых близких людей. Мы так привыкли за все платить, что иначе не можем...”

     Вадим припомнил медные осенние леса и воздух такой чистый, что просматривались серебряные паутинки, плывущие в нем. Вот надвинулись тучи, тяжелые, мокрые, недобрые. Налетел ветер, рванул их, стряхнул тяжелые капли. Зашумел изо всех сил, надувая щеки, и осенний дождь ударил пулеметной очередью по лужам. Вадим не любил осенних дождей, но сейчас и о них вспоминал с тоской. И, еще не вспомнив всего другого, что незримо тянулось за ним через космос, сказал дальнианину:

     — Нет, я не останусь.

     “Почему он не заставит нас, если это ему нужно?” — подумал Ким и услышал ответ дальнианина:

     — Нельзя заставить войти в будущее. Для будущего нужно созреть.

     Взгляд Светова прояснился. Этот мальчик, Вадим, так легко принявший решение, помог и ему. А было нелегко. Ведь Светов хорошо представлял, что предлагает дальнианин. Разве не бессмертие необходимо ему, чтобы воплотить в жизнь свой замысел о путешествии к центру галактики?

     — Вы сможете вернуться потом на родину, приняв любой облик — и такой, как сейчас, — сказал дальнианин.

     Роберт подумал: “В этом — ловушка. Стоит только согласиться, и мы станем другими — у нас появятся другие цели и желания. Мы потеряем самих себя. И нам незачем будет возвращаться...”

     Он хотел предупредить Светова, но услышал его голос:

     — Спасибо за предложение. Я не могу его принять. Он проговорил это твердо и быстро, так быстро, что возникали сомнения в твердости.

     —“Он старше остальных и лучше знает цену времени”, — подумал Ким; ему захотелось спросить о чем-то, но он промолчал.

     Дальнианин повернулся к Роберту, к тому, кого на Земле уже дважды считали погибшим и кто, если верить здравому смыслу, должен был погибнуть уже больше десяти раз.

     “Бессмертие... Это слишком заманчиво. Это больше, чем голубое небо для птицы, но меньше, чем глоток воды для путника в пустыне...”

     Дальнианин понял его и кивнул Киму: “Теперь твоя очередь”. А Ким повернулся к товарищам — к людям, которые никогда не могли предугадать того, что он скажет, и произнес:

     — А почему бы мне и не остаться здесь? Его взгляд, как обычно, был вопросительным. Губы Роберта шевельнулись, но он взглянул на Светова и промолчал.

     — Счастливого пути, друзья, — сказал Ким с таким видом, как будто ничего особенного и не случилось, а его решение не должно было явиться для них неожиданностью.

     ... Они очутились у бурлящего фиолетового ручья. Вдали, у холма, виднелся нацеленный в небо нос ракеты. Троим людям он казался единственной реальностью на этой планете...