Они стояли возле входа в огромное полупрозрачное здание, похожее на аэровокзал конца XX столетия.

     — Мы столько раз представляли его первые шаги...— сказал старик. Он был сухощавый, подтянутый, стройный. Про его преклонный возраст свидетельствовали только седые волосы.

     — А теперь увидим, как сын это сделает, и... перестанем представлять, — откликнулся щуплый юноша-математик с птичьим профилем и насмешливым взглядом.

     Плотный, словно вытесанный из скалы, мужчина повернул к нему голову:

     — Так и не придумали, как его назвать?

     Юноша кивнул на старика:

     — Это его сын. Пусть он и даст ему имя. - Старик отрицательно покачал головою, и белая прядь волос упала на крутой лоб.

     — Расскажи еще раз про его руки и топодюзы. Ты это умеешь... Про глаза, что видят скрытое от нас, — с неожиданной нежностью попросил мужчина.

     — А ты можешь сказать, что он предпримет в тому или ином случае? — спросил юноша, и в его словах был ироничный намек. — Творец обязательно должен это знать. Своеобразная техника безопасности.

     Мужчина укоризненно покачал головой, а старик даже не шевельнулся. Он не отводил взгляда от дверей.

     Так и не откинувши прядь волос со лба, он включил микрофон, что висел у него на груди. Теперь старика могли видеть и слышать все люди Земли, а также те, кто поселились на Марсе и Венере, и на искусственных спутниках. Он сказал хрипловатым от волнения голосом:

     — Сейчас вы увидите первое искусственное разумное существо, созданное в Объединенном научном центре. Мы условно назвали его Сыном, так как пока не придумали другого имени.

     Некоторые из телезрителей вспомнили, что единственный сын старика погиб во время первой экспедиции к земному ядру.

     Двери открылись. Из них вышел трехметровый великан. Его лицо нельзя было назвать ни красивым, ни прекрасным: в словарях Земли не было до сегодняшнего дня достойных слов, чтобы описать его. Лучшие художники и скульпторы планеты творили черты его внешности, которые биологам следовало воплотить в искусственной неувядаемой плоти.

     Великан остановился перед тремя людьми — тремя из миллионов своих творцов. Они внимательно смотрели на него.

     Старик, словно бросая вызов природе, думал: “Ты обрекла меня на смерть, но я смог создать сына бессмертным”. В его памяти мелькнуло воспоминание, которое он всегда берег, словно амулет.

     Прижмурившись, словно мысленно разглядывая себя в воображаемое зеркало, юноша-математик размышлял:

     “Эта тонка шея, кривой нос и бледные уста — подарок мне в день рождения от ее величества природы. Она поскупилась на силу и здоровье, решив, что и так слишком потрудилась для меня. Да разве могла она предвидеть, что я возьму участие в сотворении сына? Моя слабость и его мощь — это, наверное, наибольший из известных мне парадоксов”.

     Мужчина, насупив косматые брови, стоял неподвижно, еще более напоминая каменную статую. Тяжелые, словно глыбы, мысли ворочались в его голове: “Правильно ли мы сделали, записав в его память все сведения из истории человечества? Про войны, разбои и порабощение... Вот мы сотворим его братьев. Они должны знать про ошибки людей, чтобы не повторять их. Никогда и ни при каких обстоятельствах. Но, зная про все это, каково будет их отношение к нам? Что будут думать про нас? Если бы запрограммировать в них любовь к человеку... Жаль, что это невозможно. Сын и его братья будут путешествовать в космосе, заселять далекие планеты, будут делать их пригодными для жизни людей. Нужно дать им во всем право свободного выбора. И вот до чего это привело. Мы знаем больше, чем кто-либо из родителей — знаем схему организма сына, но не знаем, что он про нас думает”.

     Старик дотронулся рукой до микрофона и сказал, обращаясь к сыну:

     — Мы создали тебя, но не придумали имя. Как бы ты хотел называться?

     На несколько минут настала тишина. Она простиралась незримой пеленой, обволакивая людей — от Земли до Луны, до искусственных спутников, до Марса и Венеры. Люди возле экранов сидели молча, напряженно ожидали, что скажет сын.

     “Может, он захочет называться суперменом? — думал один из них.— Что ж, он способен на большее, чем кто-либо из нас! Он может создать вокруг своего тела энергетическую оболочку и свободно перемещаться в космосе. Ему не страшны ни высокие, ни низкие температуры. Он может заменять свои органы, достраивать и усовершенствовать себя. За мгновение его мозг способен произвести миллионы сложнейших вычислений. Он не боится никаких болезней...”

     Мерцали экраны — казалось, что мысли людей стучат в них, выбивая серебристые искорки...

     Старик терпеливо ждал, думая про что-то свое. Он вспомнил день, когда его родной сын с товарищами отправлялся на “Белом кроте” к земному ядру. По радио и телевидению тогда много говорили про чудо техники — землепроходческую машину с защитным полем. Старик слушал эти передачи (между прочим, тогда он еще не был стариком) и представлял себе тысячекилометровые толщи гранита, базальта, песка, глины, магмы, через которые проляжет путь утлой скорлупки с пассажирами, которые в миллионы раз беззащитнее и слабее ее. Почему он тогда не уговорил сына остаться? По той же причине, по которой отец посылает сына в бой? Или, может быть, из-за отцовской гордости? Вспоминая это, он страдает и сегодня, хоть минуло так много лет.

     Старик хорошо помнит: он наведался тогда в подземную лабораторию к Марии и увидел в ее руках ленту сейсмографа с зубцами колебаний, со стремительными пиками и глубокими провалами — отображение неровного пульса Земли. И ему показалось, что на этой ленте бьется пульс его сына, который доносился из глубин планеты. Возможно, именно тогда он и поставил перед собой задачу создать неуязвимого сына, который пройдет там, где не смог пройти первый?

     И он работал, не обращая внимания на усталость, а когда ему казалось, что проблема неразрешима, то вспоминал ленту сейсмографа. И если некоторые люди поверили, что он и правда не мог дать имени своему ребенку, то они ошибались. Дело в том, что он просто придумал первый экзамен сыну.

     А сын усмехнулся, и в его улыбке могли бы уместиться все сверкающие экраны. Он — существо, способное делать все, что в стародавние времена приписывали лишь богу,— тихо попросил:

     — Назовите меня Человеком...