Сознание возвращалось к Дэвиду Россу толчками. При соприкосновении с действительностью оно словно отскакивало и снова взмывало куда-то вверх, в облако неясных, бесформенных образов. Но при каждом “приземлении” сознание захватывало какую-то частичку окружающего мира: ощущение сухого тепла постели, цвет зеленоватой стены и бело-голубого халата сестры. Видимо, поэтому, едва Дэвид очнулся, он уже понимал, что находится в больничной палате. И в тот же момент он вспомнил... Он сидит за рулем своего старенького, но бойкого “шеви-два”. Включен обогреватель, и его уютное шипение вместе с шумом мотора сливается в привычный звук дороги. Дэвид Росс был здоров, как младенец на этикетке детских консервов, и с несокрушимым оптимизмом своих двадцати девяти лет был уверен, что так будет всегда. Конечно, будут сменяться машины, может быть, даже у него когда-нибудь будет “кадиллак”, будут новые газеты, может быть, он даже станет когда-нибудь главным редактором, но ему всегда будет хорошо.

     Он относился к жизни точно так же, как и к дороге: всматривался лишь в то, что мчалось навстречу. То, что уносилось назад, теряло реальность, превращалось просто в мили и даты.

     Шоссе круто скатывалось в ложбину между холмами, и Дэвид нажал на акселератор: он любил разогнаться на спуске и стремительно выскочить на подъем. Стрелка спидометра дрожала где-то между восемьюдесятью и девяноста милями. Шелест шин перешел в рев, “шеви” миновал впадину; быстрый подъем слегка вдавил Дэвида в сиденье. “Шеви” выскочил на гребень холма, и тут Дэвид увидел прямо перед собой черную машину. Она только что обогнала огромный автобус с эмблемой гончей на боку. Слева от черной был автобус, справа — кювет.

     Черная двигалась на него плавно и неспешно, будто в замедленной киносъемке. Дэвиду казалось, что у него достаточно времени, чтобы нажать на тормоз, выйти из “шеви” и крикнуть водителю: “Ты что, спятил?” Но почему-то и его движения были такими же медлительными и плавными, как и наплыв встречного автомобиля.

     И так же медленно его сердце сжал первородный животный ужас перед неизбежным. “Шеви” медленно летел в кювет, и Дэвид услышал треск, вернее, начало треска: после удара он начал томительно медленно проваливаться в бесконечную черноту.

     В его выключившемся в момент удара сознании застыло ожидание смерти, и потому больничная палата с зеленоватыми стенами знаменовала собой жизнь. Он пошевелил руками, ногами, головой. Какая это восхитительная штука: захотеть шевельнуть ногой или рукой и в ответ почувствовать угодливое сокращение мышц: “Что вам угодно?” — “Я повелеваю вам приподнять левую ногу”. — “Ах, не лежится вам, хозяин, спокойно. Ну, так и быть”.

     Дэвид засмеялся чисто и весело — смехом радости жизни. Сестра в углу комнаты пробормотала:

     — Бредит, бедняга.

     Он ответил:

     — Дорогая сестра, я не в бреду. Я жив, в здравом уме и готов расцеловать вас, хотя это, наверное, запрещается администрацией.

     — Ого, видно, вы себя неплохо чувствуете, мистер Росс? Речь идет о поцелуях — значит, все в порядке. Отделаться в такой аварии всего несколькими ушибами...

     — Потому-то я и засмеялся, сестра. А вы сказали, что я, наверное, в бреду.

     — С чего это вы взяли? Я ничего не говорила.

     — Как не говорили? Или мне это померещилось?

     — Вот видите, вам нужно еще отдохнуть. После сильных потрясений организм нуждается в покое. Постарайтесь заснуть.

     Нужно будет позвонить Присилле, подумал он. Впрочем, она сегодня его не ждет, и нечего пугать ее звонками из больницы.

     В газете наверняка еще никто ничего не знает. Черт с ними, может он хоть один день не думать о газете...

     Дэвид закрыл глаза. С самого детства, когда он был совсем маленьким, в кровати ему вдруг начинало казаться, что он никогда в жизни не сумеет заснуть. Он изо всех сил сжимал веки и даже закрывал руками лицо, но сознание упорно не хотело растворяться в темноте. Потом темнота начинала расширяться, тесня его, а он все собирался встать и зажечь свет. С этой мыслью он обычно и засыпал.

     Но сейчас Дэвид погрузился в дремоту спокойно и естественно, будто не спеша вошел в теплую воду.

     Проснулся он от звука торопливых шагов. В палату стремительно влетел врач, схватил со стола листок и повернулся к Дэвиду спиной.

     — Гм, ловко у него получилось, один случай из ста, — сказал врач каким-то удивительно плоским, бесцветным голосом. Дэвид затруднился бы даже сказать, какой это был голос, высокий или низкий, грубый или мягкий. Но тем не менее он звучал у него в голове ясно и четко.

     — Вы правы, доктор, ловко получилось. Один случай из ста. Такая авария...

     — Да, да, — рассеянно ответил врач и вдруг стремительно навел на Дэвида толстые объективы очков. — Простите, как вы сказали?

     — Я сказал, что вы правы.

     — В чем я прав?

     — Доктор, вы ведь заметили, что у меня это ловко получилось, один случай из ста...

     — Я так сказал?

     — А что, нет? — Дэвид испуганно приподнял голову с подушки.

     Врач успокоенно улыбнулся и мягко толкнул Дэвида в лоб, заставляя снова лечь.

     — Все в порядке, молодой человек. Просто мне показалось, что я не сказал “у вас это ловко получилось”, а только подумал об этом. Ну, бывает, подумаешь вслух. А вам действительно повезло. Тот, второй, в “бьюике”, погиб. Отец четверых детей. Ну, отдыхайте, завтра мы вас отпустим.

     “Значит, тот погиб”, — подумал Дэвид и не почувствовал ничего. Он не был ни жестоким, ни сентиментальным, и чужая смерть была для него чем-то неприятным, но неизбежным, при упоминании о котором полагается покачать головой и сочувственно вздохнуть.

     Снова вошла сестра. Увидев, что Дэвид не спит, она слегка улыбнулась ему блеклой, усталой улыбкой и сказала:

     — Красивое лицо... Как у Кирка Дугласа...

     Дэвид смутился, хотя ее слова не были ему неприятны. Но при этом его ум зафиксировал какую-то странность... “Красивое лицо... как у Кирка Дугласа...” — ничего необычного, он знал, что немножко похож на знаменитого киноактера. То, что сестра сказала это человеку, лежащему на кровати...

     Стоп, не в этом дело, не это заставило его несколько раз открыть и закрыть глаза. Сестра произнесла эти слова, не открыв рта! Он явственно слышал этот необычный плоский голос, такой же плоский и бестелесный, как у врача. Он не смог бы даже сказать, какого тембра был голос, но почему-то твердо знал, что исходят эти слова от сестры. Он слышал их!

     — Вы так считаете, сестра? — спросил он.

     — Что считаю? — спросила сестра, удивленно повернувшись к Дэвиду.

     — Что у меня красивое лицо и что я похож на Кирка Дугласа?

     Сестра краснела медленно и мучительно.

     — С чего вы это взяли? — еле пробормотала она.

     — Но вы же это сказали, признайтесь!

     — Господи, да что вы от меня хотите...

     Теперь Дэвид слышал два голоса. Один — обычный женский с чуть слышной хрипотцой, другой — тот непривычно бесплотный и невыразительный. Первый смущенно бормотал: “Ничего я не говорила, не выдумывайте, пожалуйста!” Второй шептал: “Ненормальный какой-то! Мысли он читает, что ли... Не успела я это про него подумать, а он и услышал...”

     — Простите меня, сестра. Я пошутил, — сказал Дэвид.

     Сестра, очевидно, чтобы скрыть смущение, повернулась к нему спиной и принялась что-то переставлять на столике.

     Дэвид заткнул себе уши, изо всех сил надавливая на них указательными пальцами. Но он продолжал слышать! Он слышал еще лучше. Ему казалось, что он воспринимает даже легкий шорох, с которыми катились слова.

     Дэвид был репортером и не привык терять время на размышления о том, что выходило за привычный круг его жизни. Но сегодня он был вышвырнут слишком далеко за канаты своего будничного ринга. Он увидел приближение небытия, и вот... Дэвид заколебался, не решаясь сразу даже себе назвать это. Да, он СЛЫШИТ чужие мысли, слышит так же отчетливо, как голос собеседника, даже еще яснее. Он СЛЫШИТ.

     Он долго лежал, не в состоянии охватить умом того, что случилось. Как и большинство обычных людей, столкнувшись с чем-то незаурядным, Дэвид не думал о нем в общих терминах, а сразу мысленно приспосабливал, примеривал это непривычное к своей повседневной жизни. Получи он вдруг способность летать, наверное, первое, о чем бы он подумал, — насколько быстрее будет добираться до работы.

     Но сейчас он вдруг понял, что никто не должен знать об этой его способности. Словно многие поколения предков, пугливо озиравшихся и торопливо прятавших найденную кость или монету, напоминали ему — спрячь, утаи...

     Дэвид вышел из больничного подъезда и медленно пошел к остановке автобуса, глядя на автомобили с новым для себя острым любопытством. Так, должно быть, смотрит солдат на мину, которая едва не отправила его на тот свет.

     И вдруг он почувствовал, что шум улицы чем-то непривычен для него. Он остановился, и кто-то задел его плечом, пробормотав: “Простите”. Улица была полна шороха, словно сотни шедших по ней людей безостановочно шептали себе под нос. Он даже различал отдельные слова, обрывки фраз: “Семнадцать долларов... Она не придет сегодня... Какой он идиот... Надо купить сигарет...”

     Значит, он СЛЫШАЛ, значит это правда! Боже мой, какое эго чудо, какое счастье, какие возможности! Должно быть, у него был слегка дурашливый вид — несколько прохожих посторонились.

     Дэвид сидел в автобусе, раскрыв перед собой свежий номер “Клариона”. Он смотрел на газету, но ничего не видел. Внимание его было занято тем легким ровным гулом, который всегда присущ толпе. Но пассажиры автобуса молчали. Это не был говор, это был звук их мыслей.

     Рядом с Дэвидом на сиденье плюхнулся грузный мужчина с мохнатыми бровями и напряженно сжатыми губами под узенькой щеточкой усов. Засунув руки по локоть в карманы серого плаща, он откинулся на спинку и прикрыл глаза. Дэвид невольно прислушался к словам, которые беззвучно рождались в чужом мозгу, в самом надежном из тайников. Мысли не предназначаются для чужих ушей, они интимны, и, прислушиваясь, Дэвид испытывал легкую неловкость. Но первые же фразы заставили его насторожиться.

     “Как будто все должно быть в порядке. — Дэвиду показалось, что все тот же плоский, призрачный голос шепчет ему прямо в ухо. — Все сделано как надо. Воскресенье, восемь часов вечера, полно народу на главной улице, а тут... Расскажи кому-нибудь, никто бы не поверил. Только бы все шло, как задумано...”

     Слова, которые слышал Дэвид, потускнели, исчезли, но он поймал себя на том, что мысленно видит роскошный ювелирный магазин Чарльза Майера на Рипаблик-авеню. Воскресная толпа медленно плывет мимо огромных зеркальных окон, полных радужных драгоценных искр. Женщины невольно замедляют шаг, мужчины, наоборот, стараются вывести своих спутниц из опасной зоны.

     У самого магазина, бесшумно вынырнув из сумерек, останавливаются две машины, серый “плимут” и голубой “шевроле”. Из машин торопливо выскакивают люди в черных масках под низко надвинутыми шляпами и с автоматами в руках. Гремят выстрелы. Несколько человек падают...

     Картина перед мысленным взором Дэвида начала тускнеть, распадаться. Дэвид открыл глаза и посмотрел на соседа. Веки у того были прикрыты, напряженная линия губ размякла, потеряла прямоту. Голова то беспомощно наклонялась вниз, то от толчка автобуса покачивалась из стороны в сторону.

     Основатель, владелец и редактор “Клариона” Рональд Барби был человеком принципов. Принципов, правда, у него было всего два, зато он был готов защищать их с отвагой нефтяного магната, сражающегося за скидку со своих налогов. Он считал: во-первых, газета должна приносить доход, во-вторых, этого следует добиваться любыми способами.

     Злые языки утверждали, что Барби никогда не менял своих убеждений, по причине их полного отсутствия. Но что бы ни говорили завистники, “Кларион” был гибкой газетой. То он, например, защищал высокую протекционистскую пошлину, то трубно призывал к ее отмене. Все зависело от того, кто больше платил ему в этот момент — анемичная текстильная промышленность Новой Англии, дрожащая перед призраком дешевых японских тканей, либо автоэкспортеры западногерманских “фольксвагенов” или английских “остинов”, не желающие упускать своей порции автомобильного пирога Америки.

     Газета поддерживала то республиканцев, то демократов, — в зависимости от того, на кого ставил мистер Рональд Барби. И каждый раз, восхваляя одну из сторон, редактор поносил другую за беспринципность.

     При этом Рональд Барби требовал, чтобы все сотрудники разделяли его высокие принципы. Если кто-либо из них осмеливался неодобрительно высказаться о зигзагообразном курсе передовых газеты, основатель, владелец и редактор “Клариона” топал ногами и кричал: “Вы олух, дорогой мой! Почему вы не удивляетесь тому, что котировка акций на бирже все время меняется? А чем мы отличаемся от лезвий для безопасных бритв или синтетического волокна для рубашек? Если вам не нравятся биржевые колебания, идите в священники. Впрочем, и там, говорят, котировка заповедей не всегда устойчива”.

     — А, Дэви, ты, говорят, попал в аварию? — приветствовал его на бегу спортивный обозреватель. “Везет дураку”, — услышал Дэвид его мысленный комментарий.

     — Специально, чтобы порадовать тебя, — ответил Дэвид зло. — Ты уж прости, что я остался жив.

     — Ты чего?

     — Ничего, — ответил Дэвид и вошел в прихожую кабинета редактора.

     — Дэви, миленький, — заверещала секретарша редактора мисс Новак. — Как я рада, что все так хорошо обошлось.

     “Жаль, что у него есть какая-то идиотка. Я бы с удовольствием с ним...”

     “Как бы не так!” — хотелось ему крикнуть этой наглой дуре, которая давно таращит на него глаза и вздыхает, как гиппопотам. Но вместо этого сказал:

     — Джейни, радость моя, шеф один?

     — Да, Дэви, он один и в чудном настроении.

     Рональд Барби возвышался над целым акром зеленого сукна, словно дуб на полянке, властный и вечный. И даже морщины на его смуглом лице напоминали дубовую кору. Он сидел так, словно родился и вырос на этой зеленой лужайке и был твердо намерен никого на нее не пускать.

     — А, Дэвид... Что у вас?

     — Сегодня суббота, мистер Барби, а завтра ровно в восемь часов вечера ювелирный магазин Чарльза Майера подвергнется налету. Это будет одно из самых сенсационных ограблений года.

     Рональд Барби поднял глаза и внимательно посмотрел на Дэвида:

     — А откуда вы об этом знаете? Вас пригласили на пресс-конференцию грабители? Или вы раскладываете пасьянс?

     Дэвид впервые за день почти не слышал того, второго голоса. Ему на мгновение показалось, что все случившееся с ним сон, химера, чушь. Но в следующую секунду он понял, что мысли редактора просто совпадают со словами, которые он произносил. “Богатый человек может позволить себе говорить то, что думает”, — подумал Дэвид и ответил:

     — К сожалению, я не могу сказать вам, как и откуда я получил информацию. Впрочем, если бы и сказал, вы все равно не поверили бы.

     — Но вы уверены в ней?

     — Почти уверен, то есть уверен. Я не хочу, чтобы это случилось.

     — Боже мой! Единственное, чего мне не хватает в “Кларионе” — это сумасшедшего. У меня чудная идея! Хотите стать проповедником? У меня есть знакомства, я вам помогу. Вы выходите на паперть и поражаете воображение прихожан свежей, сенсационной проповедью на тему; “Не убий и не укради!”.

     — Да, но...

     — Да, но. Но, да... Вы хотите предотвратить преступление? Отлично! Блестяще! Но при чем тут газета? Газета существует для того, чтобы сообщать о преступлениях, а не для того, чтобы предотвращать их. Если завтра утром “Кларион” сообщит о готовящемся ограблении, его просто не будет. Пусть прививками занимаются врачи, а мы заинтересованы в самой болезни.

     — Мистер Барби, я все это понимаю. Я работаю не первый год. Но это же особый случай. Я уверен, что при налете могут быть человеческие жертвы.

     — Тем лучше, Дэвид, тем лучше. Я не кровожадный каннибал, но мы же работаем в газете. Первая полоса! Какие фотографии! Мы выйдем раньше всех, поскольку к восьми часам лучшие фотографы будут наготове с хорошенькими телеобъективчиками, направленными на магазин.

     — Мистер Барби, я не идеалист, не святой. Но если я могу предотвратить чью-то смерть...

     — Я мог бы вас тут же уволить, Дэвид. Я сам буду глубоко скорбеть, если кто-нибудь погибнет. Но у нас же есть долг, который мы должны выполнить перед обществом, — мы должны давать информацию, а не предотвращать ее.

     Шефу явно надоел разговор, и он упорно пытался поставить свой “паркер” так, чтобы он стоял вертикально.

     “Барби оказался прав”, — подумал Дэвид, отодвигая телефон, В магазине его не хотели и слушать. “А, ограбление! Мы это слышим каждым день”, — сказал кто-то раздраженно и бросил трубку.

     Дэвид не считал себя ни хорошим, ни плохим человеком. Подобно подавляющему большинству людей, он вообще никак не классифицировал себя с моральной точки зрения.

     Возможно, что при обычных обстоятельствах он прожил бы всю жизнь, ни разу не задумавшись над тем, что хорошо и что плохо. Он шел бы, не спотыкаясь на моральных кочках, а в случае необходимости легко бы перепрыгивал их.

     Но события последних двух дней столкнули его с привычной твердой дорожки нравственного бездумья, заставили поразмыслить над вещами для него непривычными. Чувство восторга перед неожиданным даром постепенно тускнело.

     Полицейское управление Аплейка встретило его знакомым специфическим запахом, запахом одинаковым от Нью-Йорка до Пасадены. Капитан Фитцджеральд, грузный мужчина средних лет, изнемогавший от борьбы с растительностью — волосы буйствовали не только на его массивной голове, но росли в ушах, на ушах, на носу и в носу, — встретил его хмуро и настороженно.

     — Видите ли, капитан, — сказал Дэвид, — сегодня мы с вами, если не возражаете, поменяемся ролями. Обычно репортеры пытаются вытянуть информацию из вас. Я же хочу, чтобы вы выслушали меня.

     Кислое лицо капитана приобрело еще и выражение горечи.

     — Ну, конечно, — сказал он угрюмо, — мало того, что ваша газетенка чуть не каждую неделю исполняет на мне джигу, я еще должен выслушивать ваши лекции. Или вы пришли расцеловать меня и пожать руку?

     — Бросьте, капитан, я серьезно. У меня есть информация. Вы знаете ювелирный магазин Чарльза Майера на Рипаблик-авеню?

     — Вы хотите подарить мне диадему?

     — Завтра в восемь часов вечера на магазин будет совершен налет. Грабители подъедут на двух машинах: на сером “плимуте” и голубом “шевроле”.

     — Допустим. Откуда вы это знаете?

     — Видите ли, я случайно подслушал разговор.

     — Так я и думал: небольшая группа гангстеров громко обсуждала детали налета где-нибудь в ресторане. Не морочьте мне голову.

     — У одного из них мохнатые брови и усы щеточкой.

     Капитан Фитцджеральд внимательно посмотрел на Дэвида. Мысли его теперь неслись, словно машины на супершоссе: “Что это значит? Человек с усиками — похоже, что это Руффи... Откуда он знает?.. При всех обстоятельствах с Руффи лучше не связываться”.

     — Бросьте, Росс, — сказал капитан. — Вы просто хотите разыграть меня: “Капитану Фитцджеральду мерещатся налеты. Обязательно клюнет. Отличный будет материал”. Я вас вижу насквозь.

     — Даю вам честное слово, капитан. Еще раз повторяю, я не шучу.

     — Ах, Росс, Росс! Вы же прекрасно знаете, что значит честное слово репортера. Вы еще молодой человек, а я уже был патрульным полицейским, когда ваш “Кларион” барахтался в мокрых пеленках.

     Дэвид медленно встал. Он знал, что не нужно говорить этого, но не мог удержаться.

     — Вы боитесь связываться с Руффи. Вы допускаете, что я говорю правду, но вы не хотите связываться с Руффи.

     — А вы уверены, что это Руффи? — медленно спросил капитан и подумал: “Он что-то знает. Он знает, что это Руффи”.

     — Это не я уверен. Это вы уверены. — Дэвид уже не мог остановиться. — Это вы уверены, что с ним не стоит связываться и что у него есть связи...

     Капитан медленно выпустил из легких воздух, в глазах его вспыхнул страх. Можно один раз угадать мысли, но два... Это начинало походить на какое-то наваждение.

     — Убирайтесь отсюда, щенок! — заревел капитан, поднимаясь из-за стола. — Оставьте свои гипнотические фокусы для вашего вонючего листка. Если вы еще раз сунетесь в полицию, пожалеете, что родились.

     — Я так волновалась, Дэви, — сказала Присилла, подставляя для поцелуя щеку. — Когда ты позвонил, я думала, что умру от беспокойства.

     “Обязательно ему нужно смять прическу”, — подумала она при этом, и Дэвид отпрянул, словно наткнулся на колючую проволоку.

     — Скажи, Прис, ты любишь меня?

     Присилла заложила руки за голову и откинула голову назад, улыбнувшись томно и снисходительно. Улыбка, согласно международному коду влюбленных, должна была означать: “Глупый, как ты можешь спрашивать об этом?”

     Но теперь он уже не мог довольствоваться тем кодом, которым пользовался раньше. Код оказался двойным, и тайное его значение затмевало очевидное.

     Он поднял глаза и заметил быстрый взгляд, который она бросила на свое отражение в зеркале.

     Мысли, такие же быстрые, как и взгляд, торопливо прокомментировали отображение: “Надо почаще так закидывать руки... Получается очень красивая линия груди... Как на обложке “Лайфа”... Он все-таки меня любит... Не может оторвать глаз... Я его понимаю...”

     Он почти хотел сейчас, тут же, вдруг потерять свой странный дар. Тогда, наверное, он женился бы на Присилле и прожил бы с нею долгую жизнь.

     Но теперь Дэвид ничего не мог поделать с собой. Между ним и Присиллой внезапно возник невидимый барьер, который он не мог ни перешагнуть, ни обойти. Дэвиду казалось, что он одновременно видит перед собой цветную ретушированную фотографию и рентгеновский снимок. Боже, как только люди могут любоваться красавицами, не вспоминая о строении их скелета!.. “Впрочем, в нашем обществе, — подумал Дэвид, — все держится на утаивании информации. Кандидат в сенаторы, клянясь, что будет без устали бороться за интересы штата, ничего не говорит о своем желании сделать карьеру и разбогатеть... Проповедники, славящие Христа, ничего не говорят о желании увеличить свои доходы... Автомобильная фирма, рекламирующая свои последние модели, не сообщает покупателям, что изо всех сил старалась сделать машины не особенно долговечными...”

     Присилла уверяет его, что будет отличной, любящей женой, хорошей хозяйкой и преданной матерью. Чем она отличается от журнала или газеты, уверяющей, что существует только для читателя и готова сложить свои линотипы во имя его блага? Газета хочет, чтобы ее купили, Присилла тоже.

     — Присилла, обними меня, — попросил Дэвид. Он испытывал то же, что и человек, слишком долго прождавший автобус. Уже ясно, что последний автобус ушел, но человек колеблется: уйти или не уйти, жаль затраченного времени. — Скажи мне еще раз, ты меня любишь?

     “Неужели он что-то узнал о Тэде? Не может быть... Но лучше быть поласковее...” — тревожно подумала она.

     И снова Дэвид не испытал шока. У нее есть какой-то Тэд, что ж... “Никогда не вкладывайте все свои сбережения в акции одной компании”, — вспомнил он советы биржевых консультантов “Клариона” в разделе “Финансы для всех”.

     На мгновение Присилла стала еще более желанна, чем раньше, и он было грубо прижал ее к себе, но даже у него на груди она была за барьером. Он не мог забыть об этом барьере, как не может забыть об электроизгороди корова, получив несколько раз сильные удары тока.

     — Дэви, какая я дурочка! Вместо того чтобы дать тебе отдохнуть, я мучаю тебя своими ласками.

     Дэвид посмотрел на нее и криво улыбнулся. Если бы он только не СЛЫШАЛ! Но он СЛЫШАЛ и все же не хотел уходить и не хотел выкидывать белый флаг капитуляции.

     — Прис, — сказал он, — я хотел посоветоваться с тобой насчет одной вещи. Я случайно узнал, как это неважно, что сегодня вечером будет совершен налет на ювелирный магазин Чарльза Майера на Рипаблик-авеню. Гангстеры будут вооружены, и, возможно, будут жертвы...

     — Что ты можешь сделать, Дэвид? Не будешь же ты голыми руками защищать магазин?

     “Вон оно что, — мысли Присиллы звучали уже спокойно и уверенно, и их призрачные звуки не метались в панике, — потому-то он такой странный... Только бы он действительно не ввязался в какую-нибудь глупость... Если с ним что-нибудь случится... мы ведь еще не обвенчаны...”

     Дэвид невольно кивнул Присилле, словно благодаря за заботу, пусть эгоистическую, но заботу:

     — Я не знаю, Прис. Но что-то я должен сделать. Я боюсь.

     — Прошу тебя, Дэви, не делай глупостей. Ты же знаешь, ты мне нужен.

     — О да, это-то я теперь знаю, — жалко усмехнулся Дэвид и добавил: — Не волнуйся. Мы ведь еще не обвенчаны.

     Все еще не зная, что делать, Дэвид взял дома пистолет, сунул в карман и вышел на улицу. Город жил своей размеренной, обычной жизнью. Звуки шагов, шорох шин, рокот моторов, пляска рекламы, шелест обрывков чужих мыслей. Город дышал и подмигивал Дэвиду — все в порядке. Он подумал, что если бы даже он мог крикнуть на весь Аплейк: “Остановитесь, скоро на серый асфальт упадут люди!” — все равно чудовище не моргнуло бы и глазом.

     — Эй, такси! — крикнул Дэвид и почувствовал, как чья-то рука опустилась ему на плечо. Дэвид обернулся. Перед ним стоял высокий полицейский с лунообразной физиономией и добродушно улыбался.

     — Мистер Росс? — спросил он. Мигающая рек лама зубных щеток делала его лицо то зеленым, то оранжевым.

     — К вашим услугам. С кем имею честь?

     — Веселый вы парень, мистер Росс, сразу видно — журналист.

     “Сейчас он, наверное, попытается вырваться. Капитан предупреждал. Было бы хорошо... тогда разговор короткий...”

     — Не волнуйтесь, не вырвусь и не попытаюсь удрать, — пробормотал Дэвид и тут же подумал, что никак не может отделаться от старой привычки отвечать на то, что слышит.

     Полицейский расхохотался, пожал плечами:

     — Веселый ты парень, ну просто Боб Хоуп. Пошли. Машина за углом.

     Они сели в машину, и полицейский, рывком трогая автомобиль с места, включил сирену.

     Капитан Фитцджеральд встретил Дэвида у дверей своего кабинета:

     — Хорошо, что вы пришли, Росс.

     — Вам нужно бы сказать: “Хорошо, что вас приволокли”.

     — Не дуйтесь, Росс. В прошлый раз я немного погорячился. Я хочу, чтобы вы снова поподробнее рассказали мне об этом деле и в особенности, кто вам капнул о Руффи. Признаться честно, я бы сам с удовольствием воспользовался услугами хорошего человека.

     “Семь часов, — думал капитан, — главное—продержать его до восьми. Получится прекрасно. Мы тут же выедем туда, если магазин действительно ограбят. Если бы Росс оказался там во время налета, он тем самым мог бы доказать, что знал о преступлении заранее...”

     — Это вы ловко придумали, капитан, — задержать меня здесь, чтобы я не мог попасть к магазину.

     — Ну что вы, Росс, вы меня бог знает за кого принимаете, — сказал капитан и подумал: “Тут что-то не так... Не могут же простые совпадения случаться столько раз. Если бы я был старой бабой, я бы поклялся, что он читает чужие мысли...”

     — Будем надеяться, что мы оба можем забыть о вчерашнем разговоре, Росс.

     — Я за вашу память не отвечаю.

     — Вы же репортер, вам нельзя ссориться с полицией. Можете дуться на родителей, редактора, свою девочку. Но мы же вам даем хлеб. Тем более что уже пять минут девятого.

     В комнату вбежал лейтенант:

     — Капитан, только что было совершено нападение на магазин Чарльза Майера. В перестрелке убито два человека. Преступники скрылись.

     — Высылайте людей, лейтенант. Вы были правы, Росс. Жаль, что я не поверил вашей информации.

     — Вы мне верили, Фитцджеральд, вы просто не хотели связываться с этими людьми. Вы слишком долго в полиции. Но на этот раз вы просчитались. Наши фотографы караулили в машине на другой стороне улицы.

     — Ну и что?

     — Это подтвердит мою версию о том, что я предупреждал заранее.

     Капитан рассмеялся, раскачиваясь под напором распиравшего его веселья. Смех вылетал из него короткими булькающими очередями, словно из пулемета.

     — Бедный, бедный Дэвид Росс! Наивный парень! Неужели же вы всерьез думаете, что наш благородный Рональд Барби, хранитель высоких моральных принципов нашего прекрасного города, признается, что знал о готовящемся преступлении и спокойно позволил, чтобы ограбили ювелирный магазин?

     “Но как он узнал? — думал капитан, и мысли его в отличие от веселого голоса были тревожными, — во всем этом деле есть что-то, чего я не понимаю. Руффи и его люди профессионалы, и они не могли где-нибудь проболтаться. А что, если... Мне нужна фотография Росса. Как бы ее достать...”

     Ощущение глубокого поражения опустошило Дэвида. Обмякший, он сидел в кресле и не думал ни о чем. Стена, стена вокруг, чудовищная стена эгоизма, и сам он тоже кирпич в этой стене, только больше не сцепленный раствором заурядности с остальными. Он повторял себе, что ничего не мог сделать, что он не виноват, но, видя насквозь других, он начинал лучше разбираться в себе и осознавать свое сходство с другими.

     “Надо попросить у него карточку прессы под каким-нибудь предлогом. На ней есть фото...” — подумал капитан.

     Не отдавая себе отчета в том, что он делает, Дэвид машинально вынул из кармана карточку прессы и протянул капитану. Тот вздрогнул и быстро вышел из комнаты.

     Основатель, владелец и редактор “Клариона” Рональд Барби просматривал свежий выпуск газеты. Он держал еще пахнувшие типографской краской листы нежно и осторожно, как держат в руках младенца.

     Огромным черным частоколом всю первую полосу перерезали заголовки: НАЛЕТ НА ЮВЕЛИРНЫЙ МАГАЗИН В ЦЕНТРЕ ГОРОДА. ДОБЫЧА ОЦЕНИВАЕТСЯ В ТРИ ЧЕТВЕРТИ МИЛЛИОНА. ДВОЕ СЛУЧАЙНЫХ ПРОХОЖИХ УБИТЫ НА МЕСТЕ. ФОТОГРАФ “КЛАРИОНА” ЗАПЕЧАТЛЕВАЕТ ОДИН ИЗ САМЫХ СМЕЛЫХ НАЛЕТОВ В ИСТОРИИ АПЛЕЙКА.

     Барби почувствовал где-то в позвоночнике легкий скользящий озноб, который всегда испытывал, глядя на шедевр. Он посмотрел на три клише, на которых видны были автомобили, стоящие почти у самого магазина, момент, когда грабители разбивали стекла витрин, и носилки, задвигаемые в “Скорую помощь” санитарами. “Это работа”, — подумал он.

     Барби нажал кнопку и сказал:

     — Мисс Новак, пришлите ко мне Росса, и побыстрее.

     Дэвид вошел молча и молча уселся в кресло, не ожидая ритуального кивка редактора.

     — Дэвид, вы должны чувствовать себя именинником, а вы выглядите, словно на похоронах. Вы молодчина. Вы знаете, на сколько мы обставили “Геральд”? С сегодняшнего дня вам прибавляется две тысячи в год, и вы переводитесь на специальные задания. Что вы скажете?

     Дэвид молча пожал плечами. По крайней мере этот человек не открывал перед ним никаких неожиданных сторон своего характера. Перед ним был действительно по-своему принципиальный человек, и Дэвиду на мгновение стало легче на душе.

     — Спасибо, мистер Барби, — ответил он вяло и повернулся, чтобы выйти, но редактор сказал:

     — Обождите, Дэвид. Через час начинается пресс-конференция Стюарта Трумонда. Вы ведь знаете, что он добивается переизбрания в сенат от нашего штата. Он хороший парень, и я хочу, чтобы отчет с пресс-конференции дали вы. На первую полосу.

     Сенатор Трумонд, медленно поворачиваясь всем телом, обвел взглядом журналистов и сказал:

     — Если у вас есть вопросы, джентльмены, валяйте.

     Несколько десятков журналистов, заполнивших небольшой зал для пресс-конференций отеля “Хилтон”, на мгновенье оторвались от блокнотов. Никто из них не торопился вскочить со своего места: пресс-конференция — старинный ритуал с давно известными церемониями. Ведущий конференцию почти всегда знает, о чем его спросят, а задающий вопрос знает, что на его вопрос ответят. И если иногда журналисты и наступают друг другу на ноги — в прямом и переносном смысле слова, — то лишь потому, что хотят попасть в телеобъектив.

     Но на пресс-конференции сенатора Трумонда телекамер не было и задавать вопросы никто не торопился. Наконец кто-то спросил:

     — Что входит в ваше меню, сенатор? Во время избирательной кампании вам приходится много выступать...

     — Яйца, бифштекс и горячий томатный суп.

     — Какое у вас кровяное давление?

     Вопросы теперь следовали один за другим.

     — Любите ли вы тепло укрываться в постели?

     — Как вы относитесь к моде на дамские брюки?

     — Любите ли вы животных?

     Перед присутствовавшими на глазах вырисовывался ярчайший портрет серьезного политического деятеля. Глубокие вопросы вскрывали тайники души сенатора и выворачивали ее наизнанку. Еще бы! Любовь к томатному супу и терпимое отношение к дамским брюкам — ради одного этого стоило устраивать пресс-конференцию.

     У сенатора почти не двигалась шея, и при каждом вопросе он поворачивался к журналисту всем телом. Он был грузен и походил на угрюмого медведя.

     — Еще вопросы, джентльмены? — спросил он, и Дэвид услышал бесплотный звук его мыслей: “Слава богу, кажется, обошлось благополучно... ни одного вопроса о минитменах...”

     — Будьте добры, сенатор, — сказал Дэвид, — расскажите, как вы относитесь к тем, кого называют минитменами?

     “Паскудник, — зло подумал сенатор, и Дэвид почувствовал, как в нем поднимается ярость, — подожди, захватим власть, мы тебе покажем...”

     — Я поддерживаю всех тех, кому дороги наши великие традиции! — патетически воскликнул сенатор.

     “...Сюда бы пяток наших минитменов с оружием, они бы тебе объяснили...”

     — Я хочу спросить, сенатор, поддерживаете ли вы людей, называющих себя минитменами, которые, насколько известно, тайно накапливают оружие и тренируются в стрельбе?

     — Я не видел ни одного минитмена, не разговаривал ни с одним минитменом, и вообще я не уверен, существуют ли минитмены или созданы фантазией безответственных журналистов, — решительно сказал сенатор и закончил: — Благодарю вас, джентльмены.

     — Мне очень жаль, мистер Росс, — сказал редактор “Клариона”, — но теперь я вижу, что с вами что-то произошло. Вы врываетесь и с торжественным видом объявляете, что Стюарт Трумонд — минитмен. Я знаком с сенатором много лет, он мой близкий друг, кротчайший человек.

     — Он тайный минитмен, мистер Барби, — настойчиво сказал Дэвид. — Я не могу этого сейчас доказать, но я уверен в этом, как в том, что вы — хозяин “Клариона”.

     — Зато я вовсе не уверен, что вы и впредь будете его сотрудником, Росс. Мне кажется, что вы сами понимаете почему.

     — Я думаю, что сумею доказать связь Трумонда с минитменами. Во всяком случае, после окончания избирательной кампании.

     Рональд Барби пристально всматривался в Дэвида. “Похоже на колдовство. На протяжении двух суток мальчишка дважды приносит такую информацию. Он не мог ее получить и получил. Сначала этот ювелирный магазин, теперь — сенатор. Ни один посторонний не мог знать о тайных встречах Трумонда с минитменами, ни один. Сенатор рассказал мне, но мы друзья, сенатор знает, кому можно доверять. Но этот Росс — уму непостижимо! Более того, он становится опасным... Уволить и предупредить сенатора, чтобы он был поосторожней...”

     — Да, мистер Барби, я понимаю почему.

     Он не был ни убит, ни ошарашен. Просто события разворачивались слишком быстро — он не успевал осознавать их и как-то к ним подготовиться.

     Мир угрожающе надвигался на него со всех сторон глухой стеной. Что он сделал? Ничего. Он просто вдруг стал слышать чужие мысли. Он чувствовал себя вчерашней газетой, подхваченной ветром на улице.

     Капитан Фитцджеральд не выносил загадок и тайн. Он любил ясность и четкость, когда причина и следствие — впереди причина, за ней следствие — стоят друг другу в затылок по команде “смирно”.

     Он не выносил неясных преступлений, они мучили его, как слишком узкий воротничок,—давили и не давали спокойно дышать. Он был великолепным полицейским, и неясных для него преступлений в городе почти не было. Другое дело, что, став ясным, преступление не обязательно становилось раскрытым. Иногда Фемиде лучше не снимать повязку с глаз: и ей спокойнее, и окружающим меньше хлопот.

     Поэтому Руффи и его работа, “Великое Ювелирное Ограбление”, как его назвали газеты, навсегда останутся тайной и дадут, кстати, возможность требовать увеличения бюджета полиции.

     Но тем не менее Эрни Фитцджеральд чувствовал себя несчастным человеком — он буквально задыхался, он не мог ни на чем сосредоточиться, он думал только о Дэвиде Россе.

     Дэвид лежал, вытянувшись, не в силах оказаться по какую-то сторону зыбкой грани между сном и бодрствованием.

     Когда прозвенел звонок, он вздрогнул и с трудом вышел из оцепенения. “Должно быть, Прис”, — подумал он равнодушно и открыл дверь. Перед ним стоял капитан Фитцджеральд с чемоданом.

     — Добрый день, Росс, — сказал он весело. — Простите, что я пожаловал к вам. Позвонил в “Кларион”, говорят, вы там больше не работаете. Что случилось?

     — А вам что за дело? Приехали меня утешить?

     — Ну, ну, Росс... Что вы на меня дуетесь? Я просто сообразил, что забыл отдать вам корреспондентскую карточку. Вот она, держите.

     — Она мне больше не нужна.

     — Не унывайте, такой парень, как вы, долго без работы не останется.

     “Трам-тара-там-там, там-тара-там-там”, — услышал вдруг Дэвид.

     — Вот, кстати, посмотрите, — продолжал капитан, открывая чемоданчик. Тускло поблескивая вороненой сталью, в нем лежал автомат.—Нашли под сиденьем одной из тех машин. В “плимуте”. Держите. Хороша штучка?

     “Трам-тара-там-там, там-тара-там-там”, — беззвучный голос капитана распевал изо всех сил.

     “Ну и кретин”, — подумал Дэвид и потянулся к автомату.

     “Есть! Взял!” — мысленно завопил капитан и, схватив автомат, сунул в чемодан.

     “Отпечатки, я оставил отпечатки на автомате”, — вдруг стремительным метеором мелькнула пугающая мысль. И Дэвид, не успев сообразить, что делает, выбросил вперед правую руку. Он не был боксером, но восемьдесят килограммов его веса, сосредоточенные в одном кулаке, заставили капитана качнуться назад, и только стена не дала ему упасть.

     Фитцджеральд был профессионалом, и пока кулак Дэвида описывал свою короткую траекторию, он успел вытащить пистолет. Он не выронил его, даже ударившись затылком о стену.

     — Не спешите, Росс, — хрипло пробормотал он, держа в одной руке чемодан, в другой — направленный на Росса кольт. — И не делайте глупостей, я еще жив и могу случайно нажать на спуск... Дэвид, я не знаю, как это у вас получается, но вы умеете читать мысли. Это звучит дико, но я не наркоман, и я трезв. Только что я убедился сам, окончательно...

     — Убирайтесь к черту, — сказал Дэвид.

     — Вы сделали большую ошибку. Это серьезная улика, любимая улика присяжных. Когда они слышат “отпечатки”, они больше не сомневаются. Все они так устроены. Им хочется уйти домой, нырнуть в бассейн, или поехать к любовнице, или выпить холодного пива. А тут их донимают: виноват или не виноват некто Дэвид Росс. Да какой может быть вопрос, когда наша славная полиция нашла автомат с его, понимаете, отпечатками пальцев? С семи до половины девятого вас видели только полицейские, и вы не докажете своего алиби. А теперь перейдем к будущему. Вы умеете читать мысли.

     — Что вы хотите, капитан? — спросил Дэвид медленно и устало.

     — Я хочу, чтобы вы работали вместе со мной.

     — В качестве детектива? Своих мозгов не хватает?

     — Вы глупец. Росс. Вы даже не понимаете, что у вас в руках или, хотите точнее, в голове. Вы хоть представляете себе, что значат деньги?

     — Не хватает еще ваших нотаций. Ладно. Мне не из чего выбирать. Согласен. Но с одним условием — уходите. Я устал.

     “Только бы уйти от них, не слышать этих больших и маленьких змей, копошащихся в чужих головах, только бы суметь заткнуть уши”. — Дэвид вспомнил, как обрадовался тогда в больнице своему нежданному дару, и невесело рассмеялся.

     Сенатор Стюарт Трумонд чувствовал себя глубоко несчастным. Человек действия, он вынужден был то и дело одергивать самого себя, соблюдая наложенную помощниками епитимью, чтобы поддерживать в глазах избирателей образ кроткого, рассудительного, старого Стью.

     Он ненавидел негров. Это был инстинкт охотника за “черным деревом” и рабовладельца, переданный четырьмя поколениями южан. Но вместо того чтобы гоняться за ними, науськивать собак и держать в руках винтовку, он вынужден был публично призывать к порядку и терпимости.

     Он не мог видеть людей с востока страны, этих либералов и профессоров. Они казались ему чем-то вроде кислоты, которая разъедает мир, в котором он родился и который хотел сохранить. Это был мир четкий и ясный, великолепный в своем застывшем совершенстве, мир, в котором черное было черным, а белое — белым, без полутонов и оттенков. Это был мир, в котором сила осознавала себя и считала себя мудрой уже потому, что была силой. Но ему приходилось, играя предписанную ему роль доброго Стью, жать руки всем этим людям и говорить о пользе просвещения.

     И поэтому, подобно преподавательнице воскресной школы, уезжающей раз в неделю в другой город, чтобы тайно напиться там или подцепить проезжего коммивояжера, он вкладывал всю свою неизрасходованную ненависть в любовь к минитменам. Эти люди, тайно накапливающие оружие и тренирующиеся в стрельбе по мишеням, на которых изображены люди, были его страстью, его гордостью и любовью. Он отлично понимал их, всех этих отставных полковников, пожилых леди, готовых выкалывать зонтиком глаза во имя господне, солидных бизнесменов и прыщавых, разочаровавшихся в жизни юнцов — они ненавидели так же, как он. Ненависть к тому, что интеллигенты и красные называли прогрессивными идеями, объединяла их. Но их единство держалось до поры до времени в глубокой тайне, и, кроме ближайших к себе людей, в которых он был уверен больше, чем в себе, никто не мог знать об отношениях сенатора Стюарта Трумонда к минитменам.

     Вот почему вопрос корреспондента “Клариона” на пресс-конференции заставил сенатора всполошиться.

     — Но вы понимаете, Ронни, — сказал сенатор, — этот щенок прямо задал мне вопрос о моем отношении к минитменам. Почему я и попросил тут же позвонить вам.

     — Я скажу вам больше, Стью, — ответил владелец “Клариона”. — Когда я вызвал его, он сказал, что уверен в вашей связи с минитменами и сможет доказать ее.

     — В нем случайно нет негритянской крови?

     — Нет как будто.

     — Он не еврей? Не красный?

     — Да нет, англосакс, Дэвид Росс. Мы считали его обыкновенным парнем.

     — Сволочь! Что же делать, Ронни? Нельзя же сидеть и ждать, пока он напакостит нам. Мой соперник Пратт, эта розовая свинья, поможет ему опубликовать статью, и... Знаете что, пригласите-ка его сюда. Прощупаем его: может, все это пустой блеф?

     — Не знаю, не думаю, уж слишком он уверенно говорил. Сейчас попробуем.

     Редактор “Клариона” нажал на кнопку интеркома и попросил мисс Новак во что бы то ни стало разыскать Росса.

     Через несколько минут ее голос проворковал из динамика:

     — К сожалению, я не смогла его найти, мистер Барби. Он не ночевал дома, и вчера видели, как он выходил с вещами.

     Приятели переглянулись. Сенатор длинно и изысканно выругался:

     — Он смотал удочки. Но мы должны найти его и заткнуть глотку... О, у меня идея. У нас тут есть один парень, член нашей организации. У него частное сыскное бюро. Я уверен, что на него можно положиться.

     — Мисс Присилла Колберт?

     — Да, — ответила Присилла, — что вам нужно? — Она плотнее одернула свитер, глядя на долговязого мужчину с прилизанным пробором на маленькой птичьей головке.

     — Простите, что я вас беспокою, мисс Колберт. Меня зовут Юджин Донахью. Частное сыскное агентство Донахью и Флисс. Вот моя карточка. Я бы хотел узнать у вас, где сейчас можно найти Дэвида Росса.

     — А... А для чего он вам, позвольте узнать?

     — Видите ли, это тайна одного клиента, я не могу разглашать ее. Но вам... Насколько я понимаю, его хотят пригласить в одну из телевизионных компаний на востоке страны.

     — Да, да, конечно, — кивнула Присилла. — В Нью-Йорке без него и шагу не могут сделать и тут же обращаются в сыскное бюро Донахью и Флисс. В высшей степени правдоподобно. Как и версия капитана Фитцджеральда, который искал Дэвида еще вчера. Только не для телевидения, а чтобы дать ему материал для статьи.

     — Но вы же знаете, где он?

     — Увы, мистер Донахью и Флисс, не знаю. То же я сообщила капитану Фитцджеральду.

     “Значит, полиция тоже ищет его, — размышлял сыщик, влезая в машину. — Странно, что Эрни Фитцджеральд лично вынюхивает, где он. При его возможностях я бы не вылезал из кабинета. Ладно, может быть, это и к лучшему. Поговорим с ребятами из управления...”

     Юджин Донахью не блистал аналитическими талантами и при слове “дедукция” поморщился бы, как от прокисшего пива. Шерлок Холмс, Перри Мэзон и Эркюль Пуаро могли не волноваться, что его подвиги затмят их литературно-детективную репутацию. Но его неповоротливый ум компенсировался чисто бульдожьим упрямством.

     Он позвонил сержанту Кэтчкарту, и они договорились встретиться в баре у Чарли. Это был любимый бар полицейских и судебных репортеров, и там можно было спокойно поговорить.

     Кэтчкарт уже сидел за столом, держа сигарету в углу рта. Стол перед ним был пуст. “Сроду на закажет выпивку, если знает, что кто-то ему должен поставить”, — подумал Донахью.

     — Ну что, Юдж? — спросил сержант и кивнул на стул рядом с собой. — Соскучился по мне?

     — Виски?

     — Я консерватор. Как всегда.

     — Ты знаешь Дэвида Росса из “Клариона”?

     — Угу, — промычал сержант в стакан.

     — Как к нему относятся ваши ребята?

     — Обыкновенно.

     “Ничего не знает. Полиция Росса не ищет. Иначе этот бы знал”, — подумал Донахью.

     — А как ты думаешь, я могу сегодня застать вашего Фитцджеральда? Он мне нужен.

     — Сегодня, безусловно, нет.

     — Занят?

     — Вчера улетел куда-то. Кажется, в Лас-Вегас. Билл слышал случайно, как он звонил жене.

     — Что, поиграть захотел?

     Сержант Кэтчкарт пожал плечами. Он находил, что для одного стакана виски вопросов было слишком много, и выразительно посмотрел на стол.

     — Еще два виски! — крикнул сыщик. В конце концов расходы ему сейчас оплачивают, можно и не жаться.

     — Так зачем он махнул в Лас-Вегас?

     — Не знаю, — рассмеялся сержант. — Ей-богу, не знаю.

     Донахью пожал плечами, расплатился и пошел к телефону. Спустя пять минут он ехал в аэропорт.

     Билл Пардо, крупье казино “Тропикана” в Лас-Вегасе, сидел в кабинете администратора. Он уже в третий раз вытирал платком лоб, хотя эйркондишн работал исправно. Большой клетчатый платок превратился во влажную тряпку, и он лишь размазывал по лицу пот.

     — Вы знаете, мистер Лейнстер, я работаю уже одиннадцать лет, у меня есть опыт. Но я не пойму, в чем тут дело. Этот тип играет только за моим столом.

     — Ну и что, Билл? Может быть, ему нравится ваша физиономия. У вас на редкость одухотворенное и интеллигентное лицо.

     — Вначале он болтался по всему казино, как старый холостяк на школьном вечере, а потом, словно решился на что-то, сел за мой стол. Я играл, как всегда, подготовленными картами, а он выиграл.

     — Сколько?

     — Долларов пятьсот.

     — Многовато.

     — Не в этом дело. Я же знаю его карты. Он без раздумий прикупает к девятнадцати. И вдруг осторожничает на двенадцати или тринадцати, словно чует, когда ему идет десятка или картинка. Вы представляете? У меня впечатление, что не я знаю карты, а он...

     — Гм... И как вы это объясняете?

     — Самое удивительное случилось вчера. По ошибке я распечатал неподготовленную колоду. Начал тасовать и почувствовал, что колода не подготовлена. Сменить уже не мог, начал играть. А он, понимаете, вдруг стал играть по самой маленькой. Кончилась эта колода, я взял другие карты, а он снова увеличил ставки. У меня просто голова кругом идет. Я знаю, что это глупость, но у меня впечатление, что он играет уверенно только тогда, когда я играю обрезанными картами.

     — Но вы понимаете, что этого не может быть?

     — Вот я и говорю, что этого не может быть. - Администратор казино пожал плечами и поправил под подбородком бабочку.

     — Он один? — спросил он.

     — Да, один, насколько я заметил. Вчера его, правда, подцепила Клер, вы ее знаете, эта крашеная блондинка.

     — Казино, Билл, называют храмом случая. Случая оставить свои деньги у нас. Поэтому не будем ничего оставлять на волю случая. Я надеюсь, вы поняли меня?

     — Для меня это вопрос чести, вопрос профессиональной гордости. Я должен узнать, как этот кретин проделывает свои штучки.

     Администратор вдруг посмотрел на крупье испытующим взглядом.

     — Я надеюсь, Билл, что вы откровенны со мной? Насколько мне помнится, у вас семья.

     — Трое детей, сэр. Одиннадцать лет честной службы...

     — Хорошо, действуйте.

     Сидя в такси, которое везло его с аэродрома в Лас-Вегасе в гостиницу, капитан Фитцджеральд щурился от яркого солнца Невады.

     Кто мог подумать, что этот сумасшедший со своим сумасшедшим даром начнет выкидывать идиотские штучки вроде требования о предупреждении налета? Или это телепатия сделала его чудаком? Репортер и проповедник — комбинация не совсем обычная. Удрал из города. Может, потому, что знает себе цену и не хочет делиться? Эх, если бы он понял, как они могли бы работать вместе! Миллионеры, они бы стали миллионерами...

     — Ваш отель, мистер, — сказал шофер, и капитан взял в руки чемоданчик.

     Он не хотел обращаться за помощью в местную полицию. Это было его дело, его личное дело, в котором он был полицией, прокурором и истцом, и чем меньше людей знают о нем, тем лучше.

     Капитан стоял перед зеркалом и брился. Обычно в эти минуты он священнодействовал, прислушиваясь к шороху, который производило лезвие, срезая его жесткую, как металлическая щетка, щетину. Но сейчас он даже не смотрел в продолговатое зеркало над раковиной. В глазах стояли такие картины... Вот он небрежно достает из кармана чековую книжку. Не выхватывает ее, словно полицейский пистолет. Он достает ее неторопливо, сначала полезет не в тот карман — только бедняки знают, в каком кармане у них лежат жалкие гроши...

     Он вышел в огромный холл “Тропиканы” и наклонился к портье, сидевшему за своей конторкой.

     Тот поднял остренькую бесцветную мордочку и вежливо осведомился:

     — Добрый вечер, что угодно?

     — Да вот, ищу приятеля. Дэвид Росс его зовут,

     — Одну минуточку... К сожалению, его у нас нет.

     Капитан достал фотографию Росса и прижал к ней пятидолларовую бумажку. Бумажка тут же исчезла, растворилась в пространстве.

     — Знакомое лицо, — задумчиво сказал портье. Капитан сунул ему еще одну купюру.

     — Да, да, вспоминаю. Шестой этаж, шестьсот сорок два. Сейчас, правда, его нет. Благодарю вас, сэр.

     Реклама давно перестала быть заповедной вотчиной художников. Целые исследовательские институты с огромным штатом психологов и физиологов, специально оборудованными лабораториями занялись выяснением вопроса, какого цвета следует изготовлять коробки для стирального порошка, чтобы в сознании покупательницы помимо ее воли возникал образ благоухающей пены, как заставить купить белье или мебель, консервы или машину именно этой фирмы.

     Но существует одна отрасль, которая может позволить себе смотреть на рекламу свысока. Это игорная промышленность. Игорные автоматы — эти однорукие бандиты с заманчиво торчащей хромированной рукояткой и вечно разинутой для монеток пастью, ипподромы и рулетки — всем им незачем обременять себя огнями скачущих вывесок или покупать полосы в респектабельных газетах. Сама жизнь работает на них; все вокруг вопиет, просит, умоляет, грозит, взывает: купи. Игорному бизнесу остается лишь молча предложить: выиграй, разбогатей, добейся успеха.

     В разные эпохи разные религии имели свои святые места, к которым нескончаемым потоком тянулись пилигримы. Теперь “меккой” для миллионов стали Рено, Лас-Вегас, Лейк-Тахо. Сюда прилетают и приезжают со сладкой надеждой и уезжают убежденные, что в следующий раз им наверняка повезет. Если бы только шарик рулетки остановился не на 34, а на 33... Если бы за длинным столом шмен-де-фера остановиться на шести, а не прикупать еще карту... Но владельцы казино и отелей в столицах азарта, гангстеры и киноактеры, отставные политические деятели и миллионеры сознают свой долг перед обществом. Никто не может упрекнуть их, что они просто-напросто обирают приезжих. Они платят десятки тысяч долларов модным певцам, импортируют из Парижа прямо в пески Невады знаменитый парижский стриптиз “Лидо”, в котором представительницы десятка стран символизируют собой единство обнаженных ног, бедер и бюстов.

     Дэвид вышел из “боинга-707” и вздрогнул под мягким и сухим ударом невадского солнца. Оно изливалось на землю физически ощутимым густым потоком, и тени казались островками спасения.

     Пока он добрался до гостиницы, рубашка прилипла к спине, пиджак начал казаться чугунным. Зато номер встретил его прохладой, которая казалась нереальной после сухого зноя улицы. Он переоделся и сошел вниз пообедать. Он не слышал оживленного гула ресторанной публики, не обращал внимания на то, что ест. Он думал о том, что Фитцджеральд прав, ему нужны деньги.

     У него не было четкого плана. Он знал лишь, что нужно много денег, чтобы уйти, исчезнуть из того мира, где капитан Фитцджеральд рассматривает увеличенные фотографии отпечатков его пальцев, снятых с автомата. Капитан знает, что такое вещественные доказательства, прямые улики, он сумеет передать свою уверенность суду присяжных... Дэвид расплатился и вошел в игорный зал.

     Он остановился в дверях, оглушенный гулом, В первую секунду он не мог понять, откуда он исходит, и огляделся. Лица игроков были сосредоточены, они молчали, лишь изредка бросая отрывисто:

     “Карту, еще карту”. И тут же вспомнил: он СЛЫШАЛ мысли всех этих людей, мысли необычайно напряженные, и звук их мыслей был похож на гул разъяренной толпы.

     В зале играли в блэкджек, род американского “очко”, и, сидя за вогнутой стороной столов, банкометы бесшумно и точно, как катапульты, выбрасывали карты игрокам.

     Он подошел поближе к одному из столов. И вдруг понял: несмотря на свою странную способность читать чужие мысли и видеть образы, плывущие в чужих головах, он имеет столько же шансов выиграть, как и любой из этого потеющего от волнения стада. Ведь банкомет сначала сдает карты играющему, а потом себе. Что толку, что Дэвид будет знать, какие у банкомета карты, если не сможет изменить свои?

     Неужели тупик? Изо всех способов заработать деньги, читая чужие мысли, Дэвид выбрал только один — казино. Ему казалось, что здесь, в анонимной атмосфере напряженного азарта, ему легче всего будет обзавестись деньгами.

     Он вытер выступивший на лбу пот и перешел в другой зал. Вокруг нескольких рулеток стояли кучки людей. “Делайте ставки”, — говорил крупье, и шарик рулетки с легким звоном начинал кружиться по слившимся в один призрачный круг клеткам колеса.

     “И здесь то же, — с ужасом думал Дэвид. — Какое у меня будет здесь преимущество? Никакого. Крупье не знает заранее, где остановится шарик. Ему это даже безразлично, ведь казино все равно снимет часть общей суммы, проходящей через рулетку”.

     Шмен-де-фер и баккара заставили его прислониться в изнеможении к стене. Он потратил почти сто долларов на дорогу сюда, чтобы убедиться в крахе своих надежд. Ему всегда не везло, ему не повезло даже с этим проклятым даром, который пока что отнял у него все и ничего не дал взамен, даже шанса на выигрыш.

     Он вернулся в первый зал. Гул чужих, жадных, молящих и торжествующих мыслей раздражал его, как никогда.

     — Что не играешь, приятель? — спросила его платиновая блондинка с густо наложенной на ресницах краской. — Уже выиграл все деньги? Тогда ты мне нравишься.

     — Еще не все, — криво усмехнулся Дэвид и подумал: “По крайней мере с этой проще и честнее, чем с Присиллой. Не будет говорить о любви и думать при этом о своем Тэде”.

     — Тебе должно повезти сегодня, — сказала блондинка и подмигнула ему, — встретимся попозже.

     — Обязательно, — ответил Дэвид.

     Он стоял у одного из столов и внезапно услышал чьи-то мысли, поразившие его своим спокойствием и даже ленивой, привычной уверенностью на фоне других, потных и молящих. Он поднял голову и понял, что это мысли банкомета. Он ловко и небрежно держал в левой руке колоду, а правой сдавал очередному игроку. Но про себя он называл те карты, которые швырял уверенно игроку. Он знал карты! Должно быть, они были краплеными, банкомет точно знал, что он сдает своему сопернику.

     Дэвид почувствовал, как у него забилось сердце. Он посмотрел на банкомета: равнодушное, скучное лицо. “Еще один ходит вокруг, как рыба около крючка. Сейчас клюнет”, — слушал Дэвид его мысли. Он пошел к кассе и получил за сто долларов целую пригоршню разноцветных пластмассовых фишек с гербом казино.

     Он сел за стол и принялся ждать своей очереди. Ему вдруг стало смешно. Он сидел прямо напротив банкомета и думал о том, что вряд ли тот мог представить, в какую игру они будут сейчас играть. Банкомет знает, какие карты он сдает Дэвиду. Дэвид знает о том, что тот знает, и знает, какую следующую карту получит.

     — Десять долларов, — сказал Дэвид, стараясь унять биение сердца. В руках у него была тройка.

     “Так, сдам ему восьмерку”, — подумал банкомет, и Дэвид получил восьмерку, У него было одиннадцать очков.

     “Сдаю семерку. Итого, у него восемнадцать. Больше не возьмет, — подумал банкомет. — А что, интересно, идет мне? Ага, двойка!”

     — Еще одну карту! — сказал Дэвид, ему показалось, что голос охрип и дрожит от волнения.

     — Даю, — сказал банкомет и подумал: “Берет при восемнадцати, отчаянно играет...”

     — Девятнадцать, — механически пробурчал банкомет и ловко подвинул толчком к Дэвиду десятидолларовую фишку.

     “Пожалуй, теперь лучше будет остановиться более традиционным образом”, — подумал Дэвид.

     — Прошу! — сказал банкомет Дэвиду и на мгновение поднял на него сухое, блеклое лицо, лицо человека, проводящего вечера в накуренном помещении.

     — Десять, — сказал Дэвид и положил перед собой фишку. — Две карты.

     Теперь у него на руках было пятнадцать, и он услышал голос шулера, ощупывавшего очередную карту: “Дама”.

     “Дама, как и любая картинка, — десять очков, — подумал Дэвид, — у меня будет перебор, но так надо”.

     — Еще одну, — сказал Дэвид и постарался изобразить на лице досаду, когда он бросил карты и подвинул банкомету фишку.

     Справа от него сидела немолодая уже женщина, и на лице ее была написана такая неприкрытая жадность, что Дэвиду стало неловко за нее.

     Слева беспрестанно курил совсем еще молодой человек, лет, наверное, двадцати трех — двадцати четырех.

     — Вам? — спросил банкомет Дэвида.

     — Двадцать пять, — ответил Дэвид. На руках у него была четверка, — Еще две карты.

     “Прибавляет, — подумал банкомет. — У него четверка, сдаю короля и тройку. Всего семнадцать. Вряд ли возьмет еще. Ага, там снова четверка”.

     Дэвид старался изобразить внутреннюю борьбу — вытер лоб платком, закурил.

     — Еще карту! — сказал он громко, прижал карту к тем, что уже были у него, и принялся томительно-медленно выдвигать ее.

     — Блэкджек, очко! — крикнул он и, словно спохватившись, добавил: — Простите...

     Шулер чуть заметно пожал плечами, он привык ко всему. Процессия обнаженной человеческой жадности проходила перед ним ежедневно.

     Через полчаса Дэвид уже выиграл около сотни долларов. Соседи с завистью поглядывали на него, а белокурая вечерняя охотница снова появилась около стола и улыбалась ему, заговорщически подмигивая.

     “Парень намесил теста, — услышал он, — надо не упускать его из виду. Новичкам всегда везет”.

     Он решил играть крупнее и поставил семьдесят пять долларов. Валет и король дали ему двадцать очков.

     Банкомет взял себе три карты. “Пятнадцать, следующий идет туз, будет перебор. Надо передернуть”, — подумал он.

     Дэвид непроизвольно подался вперед, пристально следя за пальцами шулера и слыша; “Может заметить, черт с ним. Все равно все спустит”.

     Когда у Дэвида было уже больше пятисот долларов, он встал из-за стола — на сегодня хватит, нельзя слишком привлекать к себе внимание.

     — Ну, что я говорила? — кивнула ему блондинка и внимательно проследила взглядом путь бумажника, который Дэвид положил во внутренний карман пиджака.

     — В правом, в правом, — усмехнулся он.

     — Что в правом?

     — Бумажник.

     — А, вот ты о чем, — рассмеялась она, — мог бы и не говорить, сама видела.

     — И я видел, что ты видела.

     — И я видела, что ты видел, что я видела... — Она снова рассмеялась. — Так мы никогда не кончим. Пойдем лучше в бар выпьем. Меня, кстати, зовут Клер.

     — А меня, зови меня... ну... Эрни.

     — Эрни так Эрни. Какое мне дело? Не под венец же мы идем.

     — Мне так тоже показалось.

     Виски шевельнулось теплым мягким комком в желудке, и Дэвид почувствовал, как усталость медленно выдавливается из него, вытесняемая алкоголем, выигрышем и близостью этого доступного веселого существа, не скрывающего своей заинтересованности в его “тесте”.

     “По-моему, торговаться не будет... И парень ничего, похож на Кирка Дугласа...” — лениво думала девушка, и Дэвид рассеянно кивнул ей.

     — Ты что киваешь?

     — А... просто приятно на тебя глядеть и гадать, о чем ты думаешь. За твое здоровье!

     Дэвид проглотил виски. Черт с ней, с Присиллой, с ее Тэдом, с “принципиальным” мистером Барби, его “Кларионом”! Черт с ними, с этими двумя трупами на тротуаре у ювелирного магазина Чарлза Майера. Что он, апостол Павел? Почему он должен думать обо всех?

     — Выпьем еще, Клер? — спросил он.

     — С удовольствием, — кивнула она, поглядывая на карман пиджака, откуда он вынимал бумажник.

     Они сидели в ресторане и смотрели на эстраду. Певица, раскинув руки под микрофоном, пела песенку о подушке, наклонившись так, что грудь ее в глубоком вырезе была видна каждому.

     — Как ты думаешь, — спросила Клер, — если испортится микрофон, кто-нибудь заметит?

     — Пока она стоит в такой позе, вряд ли. Видишь ли, в каждой профессии есть свои приемы. Уважающий себя нищий не станет стоять с протянутой рукой, он будет что-нибудь продавать — шнурки для ботинок или спички. Та, на эстраде, вместо шнурков поет, да еще грудь. За одну только грудь без пения платят меньше, вот и все.

     - Да я и не пою, - засмеялась Клер. — Может, и мне придумать себе какие-нибудь “шнурки”?

     - Не нужно, я за честную коммерцию, — ответил Дэвид. Он опьянел, зал со столиками медленно кружился

     — Нельзя сказать, чтобы ты был очень любезен, — надулась Клер, и Дэвид услышал: “Хорошо, что он пьян. Сейчас отвернется, и я подсыплю ему этой дряни. Жалко, конечно. Симпатичный парень, но не портить же отношений с ними... Ничего, поспит покрепче, и все...”

     Дэвид вздрогнул, как от неожиданного удара:

     “Только не подать вида, только не подать вида... Вот ее “шнурки”... Кто это ОНИ?” — его мысли неслись, как стайка ребятишек после школы, только они не смеялись.

     Он извинился и вышел из зала. Опьянение внезапно прошло, растворенное чувством опасности. Он снова дичь, которая мечется по полю, окруженному охотниками. Снова начинается охота, снова мир надвигается на него.

     Он вернулся на свое место. “Ну, выпей же, выпей!” — молила его мысленно Клер.

     — Ну что ж, выпьем. Клер. А знаешь, у меня идея — обменяемся стаканами. Говорят, в таких случаях узнаешь чужие мысли. Ты хочешь узнать мои мысли?

     Клер смотрела на него широко раскрытыми глазами.

     — Почему ты побледнела, радость моя? — криво усмехнулся Дэвид. — Или ты не хочешь узнать мои мысли?

     — Я просто испугалась за тебя, — пробормотала Клер. — Мне показалось, что ты очень пьян.

     — Так не хочешь выпить? Отличное вино.

     — Нет.

     — Ну что ж. Счет, пожалуйста.

     Он расплатился и, крепко прижимая к себе руку Клер, подвел ее к лифту. Она не сопротивлялась. В голове ее вяло трепыхался один вопрос: что он сделает с ней? Она жила не первый день в Лас-Вегасе, и насилие, настоянное на сухом зное пустыни и лихорадочной алчности казино, было привычной частью окружавшего ее мира.

     Дэвид втолкнул Клер к себе в номер и запер дверь. “Неужели это конец? — подумала она. — Но откуда он узнал?”

     В ней не было ненависти. Ей даже было жаль этого парня, такого странного и вместе с тем нежного с ней. Но каждая профессия имеет свои правила, и игру нужно вести только по этим правилам.

     — Для чего ты сделала это, Клер? — спросил Дэвид, думая, что он не мог бы задать более глупого вопроса.

     — Что “это”? Я ничего не сделала.

     — Для чего ты подсыпала какой-то дряни мне в стакан? Кто заставил тебя сделать это?

     Она пожала плечами и ничего не ответила. “Сейчас он ударит меня”, — она невольно подняла руки к лицу, словно защищаясь.

     В Дэвиде вдруг шевельнулась нежность к этой девушке. Он обнял ее, и она уткнулась носом в его плечо. Она не плакала, она только изо всех сил прижалась к нему, словно желая спрятаться, скрыться. Она сама не смогла бы объяснить, почему она это сделала. Сентиментальность была ей чужда. Она привыкла быть со своими клиентами настороже, ощетинившись, словно бездомная кошка.

     — Меня заставил подсыпать снотворное Билл Пардо, банкомет. Ты играл за его столом.

     — А... я так и думал.

     — Знаешь что, — вдруг сказала Клер и посмотрела Дэвиду в глаза, — они ждут внизу, пока я не дам им сигнала. Через главный вход нам не выйти, но можно пройти через служебный, в подвале... У меня на улице машина...

     Она ни о чем не думала, но Дэвид видел неясные картины, беззвучно вспыхивавшие в ее мозгу. Какой-то человек в пижаме за столом, и женщина, смеясь, ставит перед ним завтрак. Господи, это же он. Он и Клер.

     — Ты хочешь уехать со мной? — медленно спросил Дэвид.

     — Да, — просто сказала она.

     В дверь тихонько постучали. Клер, бледная под слоем косметики, с ужасом смотрела на него. Он кивнул ей на ванную, на цыпочках подошел к двери, прижался к стене и нащупал в кармане пистолет.

     Осторожный стук повторился, и Дэвид вдруг услышал приглушенные мысли: “Наверное, спит. Хорошо все-таки, что я его так быстро нашел... Надо постучать чуть погромче...”

     — Войдите, — сказал Дэвид и еще крепче прижался к стене. Дверь распахнулась, и он изо всех сил ударил рукояткой пистолета по чьей-то голове. Человек медленно покачнулся и упал назад, скользнув по двери спиной. На лбу проложила себе русло тоненькая струйка крови.

     На мгновение Дэвиду показалось, что он смотрит какой-то знакомый фильм, что все это происходит не с ним, а с каким-то знакомым актером. Но прошло мгновение, и еще, и еще, а фильм не кончался. Глаза Фитцджеральда были закрыты. Дэвид наклонился над ним и прислушался. Капитан дышал. Дэвид запер дверь. Что там дальше, в этом фильме? Он огляделся.

     — Кто это? — Клер трясло.

     — Так... Один приятель...

     — Ты гангстер? — в голосе Клер звучал теперь не страх, а разочарование. “Гангстер... просто гангстер... и все... все...”

     — Нет, Клер, не гангстер, а урод. Понимаешь, урод?

     — Они будут здесь с минуту на минуту.

     — Сейчас.

     Дэвид с трудом приподнял капитана и положил на кровать, повернув лицом к стене, потом быстро вывернул лампочку из настольной лампы, вставил в патрон монетку и снова ввернул ее. Послышался легкий треск, свет в номере погас.

     Они выглянули — никого. Мягкий свет из длинных плафонов заливал коридор, наполнял его спокойствием. Дэвид плотно, стараясь не хлопнуть, закрыл дверцу лифта.

     — Сначала на второй, — шепнула Клер. — Я выйду, поедешь в подвал. Выйдешь, сверни направо, там выход. Там тебя не ждут.

     — А ты?

     Она ничего не ответила и лишь посмотрела на него. “Я уеду с ним, — услышал Дэвид ее мысли, — уеду. Все равно...”

     — Куда она запропастилась, эта шлюха? — спросил Билл Пардо у своего коллеги. Они стояли в холле и покуривали.

     Наконец появилась Клер. Она сбежала по лестнице и быстро шепнула им, направляясь к выходу:

     — Все в порядке, дверь открыта.

     — Ладно, — буркнул банкомет и кивнул коллеге, — пошли.

     Дверь шестьсот сорок второго была приоткрыта.

     — Свет не горит.

     — Клер, наверное, погасила. Он спит, ему можно аппендицит вырезать, и он не проснется.

     Они оглянулись по сторонам — коридор пуст — и проскользнули в номер.

     — Где выключатель? — шептал Билл. — Ага, вот он.

     Послышался щелчок, еще один, свет не зажигался. Билл, выставив перед собой руки, подошел к столу и нащупал на нем лампу. Снова никакого результата.

     — Замыкание. Черт с ним. Тем лучше. Он подошел к кровати и нащупал лежавшего человека.

     — Иди сюда. Вот он.

     Билл привычно обшарил все карманы.

     — Ишь ты, сволочь, — шепнул он, нащупав пистолет, — с пушкой ходит. Давай.

     Они начали избивать спящего ногами и руками.

     — Обожди, Билл, — сказал его спутник. — Столкну на пол, удобнее будет.

     Он дернул за пиджак, и тело с глухим стуком ударилось об пол. Они наносили удары с яростью разоблаченных шулеров. Они тяжело дышали и стирали руками пот, они устали.

     — Ладно, хватит, — сказал Билл. — Чикни зажигалкой, посмотрим, что от него осталось.

     Огонек осветил вздутую окровавленную маску. Но это явно был не тот, кого Билл ожидал увидеть. Он отшатнулся.

     — В чем дело, Билл? Или мы перестарались?

     — Это не он.

     — Давай посмотрим. Приоткрой дверь. Они принялись рассматривать то, что вытащили из карманов.

     — Капитан полиции Эрнст Фитцджеральд, — пробормотал Билл, держа в руках документы. — Боже правый, что же делать? Смотри, это карточки того типа! Что за чертовщина?

     — Ладно, разберемся потом. Что сейчас делать? Оставить в номере?

     — Может быть, утащить к...

     В дверь тихонько постучали. Билл в темноте зажал рот своему соучастнику.

     — Мистер Росс... — слышалось из-за двери.

     — Заходите, — сказал Билл, — я лежу. Заходите, сейчас зажгу свет.

     Дверь приоткрылась, и в комнату проскользнул долговязый человек. Свет из коридора сверкнул на глянцевой маленькой головке.

     Билл и его товарищ выскочили в коридор и захлопнули за собой дверь. Банкомет повернул ключ.

     — Не знаю, кто там, но для нас это дар божий. Значит, того парня зовут Росс. Но куда он делся? Ладно. Теперь надо сообщить в полицию.

     Компаньон частного сыскного бюро “Донахью и Флисс” Юджин Донахью услышал: “Заходите, я лежу”, — и вошел в номер. В комнате было темно, он остановился. И тут кто-то шмыгнул мимо, дверь захлопнулась, и он услышал, как щелкнул замок.

     — Мистер Росс! — позвал он. — Что за шутки?

     Никто не ответил. Окна сквозь драпри чуть посветлели, выступив в черноте смутным пятном, и вновь исчезли. “Должно быть, реклама на улице”, — подумал сыщик и двинулся к окну. Что-то попало под ногу. Донахью нагнулся и ощупал руками — ботинки. Но они не просто стояли на ковре. Носки их торчали кверху! На полу лежал человек. Донахью отскочил, словно схватился за обнаженный электрический провод, и больно ударился о стену. Он ощупывал ее и жарко молился. Вот он, вот выключатель! Он судорожно нажал кнопку, но темнота не шелохнулась.

     Испуганные мысли метались в голове, казалось, они вдребезги разобьют его черепную коробку:

     “В комнате труп Росса, в кармане — его фото. Дверь заперта. Как доказать, что не я убийца, что все это чудовищная провокация? Позвонить Барби или Трумонду? Но что они могут сейчас сделать, чем могут помочь?”

     Внезапно ему почудился слабый стон. Стон повторился. Слава всевышнему — Росс жив! Он пополз, вытянул руку и ощутил что-то липкое. Сейчас сюда войдут, а у него на руках кровь. Он лихорадочно тер пальцы о ковер, пока рука у него не нагрелась.

     Щелкнул замок, и Донахью вскочил на ноги. Тонкий луч фонарика, физически ощутимый в темноте, скользнул по лежавшему на ковре телу, прочертил причудливую траекторию и остановился на нем.

     — Кто вы? — спросил голос.

     — Юджин Донахью, компаньон частной сыскной фирмы “Донахью и Флисс” из Аплейка.

      — Что вы здесь делаете?

     — Я разыскивал человека по имени Дэвид Росс.

     — Видно, вы так обрадовались встрече, что превратили его в лепешку? Я всегда говорил, что эти частные сыщики...

     — Он жив, ему нужна помощь, но это не я. Луч фонарика остановился на лице лежащего человека.

     — Боже правый! — вскрикнул Донахью. — Это не Росс.

     — Но, надеюсь, это тоже ваш знакомый? Отделать так незнакомого было бы просто невежливо.

     — Это же Эрни Фитцджеральд, капитан полиции из Аплейка.

     — Ну-ну. Я тоже полицейский, — сказал голос. — И может быть, вы сами расскажете, как и за что вы его так отделали? Или вам нужно для этого нормальное освещение?

     Дэвид открыл глаза и потянулся.

     — Клер, — позвал он.

     — Я здесь, милорд и повелитель, — Клер, плавно сгибаясь в поклонах, подошла к кровати с чашкой кофе в руках. — Простите, что ваш утренний кофе недостаточно горяч, но я ждала, пока повелитель соизволит открыть глаза.

     У Дэвида мелькнуло ощущение, что все это уже было: он видел когда-то “этот гостиничный номер”, пятна солнца на вытертом ковре и это улыбающееся лицо. С самого детства его иногда охватывало такое же тревожное чувство уже виденного, знакомого, но он так никогда и не мог найти потайную дверь воспоминаний.

     Он выпил кофе и протянул ей чашку.

     — Благодарю вас, моя добрая Клер, и разрешаю сесть рядом с собой.

     Она обняла его за шею и уткнулась носом в его плечо, как тогда в Лас-Вегасе.

     — Клер, — тихо сказал он, — тебе хорошо со мной?

     Она едва заметно вздрогнула. “Это я всегда спрашивала, хорошо ли им со мной... Так не может продолжаться...” — подумала Клер.

     — Почему? — спросил Дэвид. — Почему не может?

     Она испуганно смотрела на него.

     — Что — “почему”? Что — “не может”?

     — Мне показалось, — сказал Дэвид, проклиная себя за то, что снова спутал мысли со словами, — что ты подумала о нас...

     — Да, подумала, что это не может продолжаться. Я не смогу быть с тобой, каждую минуту я жду попрека. Ты хороший парень, но ты же нормальный человек, не святой. Святые не играют в блэкджек, не бьют с маху пистолетом по голове и не думают о том, сколько запросит эта девка с крашеными волосами.

     Слезинки казались странно прозрачными на густо накрашенных ресницах. Голос звучал враждебно;

     — Нет, я ни в чем не хочу упрекнуть тебя. Я злюсь на себя: дура, сентиментальная шлюха. Я думала всю ночь, я не хочу никаких истерик — двадцать пять долларов с вас, мистер, по таксе. Ничего не поделаешь, я молода. Приходите через десять лет — будет дешевле. А еще лучше — через двадцать, будет почти задаром...

     Дэвид почувствовал, как его подхватывает теплая волна нежности.

     — Не плачь, — сказал он и, чуть прикасаясь пальцами, погладил ее затылок. — Может быть, тебе особенно и нечем гордиться, но и мне нелегко! Я урод, понимаешь, урод.

     — Я этого не замечала.

     — Нет, Клер, я урод. — “Зачем я ей все это говорю?” — пронеслось в голове, но он уже не мог остановиться.

     ...Клер смотрела на него широко раскрытыми глазами.

     — Значит, ты так узнал и о снотворном? — прошептала она.

     — Конечно, — сказал Дэвид. — Я вышел нарочно, чтобы ты могла подсыпать этой дряни. Мы квиты, Клер, — сначала ты хотела угробить меня, потом спасла.

     — И ты знаешь, что я сейчас думаю? — спросила Клер.

     — Ты думаешь: “Странное дело, он несет вздор, а я ему верю”.

     — А еще?

     — А еще ты думаешь: “Пропади все пропадом, пусть бы он обнял меня...”

     — И я не могу спрятать от тебя никакие мысли?

     — Нет.

     — Дэвид Росс, пока ты не услышишь от меня плохих мыслей, я буду с тобой. А сейчас о чем я думаю?

     — О завтраке.

     — Правильно. Кроме того, мне нужно кое-что купить себе. Из-за этой спешки у меня нет ни пижамы, ни зубной щетки.

     — Возьми деньги, но зубную щетку я хочу купить тебе сам — в качестве королевского подарка.

     — Как скажешь, повелитель.

     Человек, сидевший против Юджина Донахью, сверкал, как новенький автомобиль под дождем. Свет отражался от его отполированной лысины, от стекол очков, от наманикюренных ногтей, от зеркала черных туфель.

     — Позвольте представиться, — нервно сказал он. — Руфус Китинг. Мне рекомендовал обратиться к вам сенатор Трумонд, мой хороший друг и... Я думаю, вам можно доверять? Сенатор считает, что можно...

     Частный сыщик торжественно кивнул головой.

     — Если вас послал сенатор...

     — Да, да, — поспешно согласился отполированный человек. — Я думаю, что можно рассказать вам все. Сенатор несколько дней назад получил конфиденциальные сведения о том, что в Хоре Шу намечено строительство секретного полигона. Естественно, что мы тут же решили купить там несколько земельных участков. Как только о строительстве будет объявлено официально, а это дело дней, цена их подскочит раз в двадцать.

     И вот вчера я узнаю, что земля уже куплена кем-то. Вы понимаете, что это такое? Я не скажу — семьсот тысяч долларов, но полмиллиона практически лежали у нас в кармане. Что вы на это скажете?

     — Гм, это бывает.

     — Бывает? Этого НЕ бывает. О месте строительства не знал никто! Единственный человек в Пентагоне, который ведает этим делом, — близкий приятель сенатора. К тому же он сам... финансово заинтересован.

     — Должно быть, кто-то еще был в курсе!

     — Исключается! Вопрос был решен всего три дня тому назад.

     — Не волнуйтесь. Вспомните все-таки, с кем вы виделись

     — Ну что ж, это можно попробовать. Утром в тот день сенатор позвонил мне, и мы уговорились встретиться в три часа. Разговаривали в моей машине, и, если только никто не спрятался в цилиндрах или коробке скоростей, ни одна живая душа не могла подслушать наш разговор. Через час я вылетел в Нью-Йорк, у меня там кое-какие дела. Вечером я никого не видел. На следующее утро разговаривал с одним знакомым...

     — Кто он?

     — Некто Пол Голдберг. Не имеет ни малейшего значения. Разговор у нас совершенно не касался дел.

     — Но о чем вы все-таки говорили?

     — О чем? Ах, да! Он мне рассказывал об одном прорицателе — “видит все насквозь” и так далее. Некто синьор Габриэль Росси, первый прорицатель папского дворе Я решил съездить к нему. Я человек не суеверный, но чувствуешь себя спокойнее, понимаете? Честно говоря, он меня разочаровал — отсоветовал мне заключать сделку. Я двое суток колебался, потом все-таки связался с агентом по продаже недвижимости в Хоре Шу. Тот меня и оглушил. “Вчера, — говорит, — участки были куплены за двадцать пять тысяч”. Как раз столько я и собирался заплатить. Черт его знает, совпадение это или...

     — Или что?

     — Не знаю, мистер Донахью. Поэтому-то я и пришел к вам.

     — А кто купил участки?

     — Клер Манверс из Нью Йорка.

     — С кем вы еще разговаривали?

     — Абсолютно ни с кем. Во всяком случае, о делах — ни слова. Я хочу, чтобы вы выяснили, кто эта Клер Манверс, и откуда она узнала про Хоре Шу.

     — Это будет стоить тысячу долларов и еще по тридцать за каждый день расследования.

     — Валяйте, Донахью.

     Средневековые астрологи не могли и предположить, что их потомки объединятся в профсоюз прорицателей. Но прогресс есть прогресс, и семьдесят пять тысяч современных американских прорицателей астрологов, ясновидящих, предсказателей и гадалок совсем не похожи на своих древних неорганизованных коллег.

     Дэвид Росс открыл пухлый телефонный справочник и нашел адрес мистера Абдурахмана Али Сулеймана, президента Ассоциации прорицателей.

     Дэвид знал, что мог бы загребать кучи долларов, пойди он в любую крупную компанию и докажи там свои необыкновенные способности. Он мог бы служить им живым детектором лжи, проверяя лояльность и деловую сообразительность служащих, мог бы стать мощным инструментом экономического шпионажа. Но так же твердо он знал, что стоит им поверить в его дар, как жизнь его не застраховала бы ни одна компания. Слишком опасен человек, читающий мысли.

     Он мог бы пойти в Федеральное бюро расследований и, уж будьте спокойны, пробился бы к кому надо. Но и там никто не уберег бы его от смертельной дозы отравы или двадцатитонного грузовика.

     Вот почему Дэвид оказался перед элегантной секретаршей мистера Абдурахмана Али Сулеймана. Она заученно растянула губы в улыбке и сказала:

     — Простите, мистер Сулейман сегодня не принимает. Он погружен в созерцание будущего. Если бы вы заранее позвонили, вам не пришлось бы напрасно приезжать. Очень жаль, но ничем не могу вам помочь.

     “Господи, почему так жмет правая? — думала она. — Левая не жмет, а правая жмет. В магазине было в самый раз, а сейчас жмет. Шестнадцать долларов! Черт их подери”.

     — А вы ее растяните, — сказал Дэвид, улыбаясь.

     — Кого вы хотите, чтобы я растянула? — высокомерно вскинула брови секретарша.

     — Правую туфлю. Шестнадцать долларов на улице не валяются.

     — Вы, вы... — она не смогла даже договорить, выскочила из-за стола, забыв надеть правую туфлю, исчезла за дверью, выскочила обратно и молча кивнула на дверь.

     У президента Ассоциации прорицателей не было в кабинете ни одного джинна, ни одного духа. На столе лежала раскрытая на биржевой странице “Нью-Йорк таймс”. Президент в респектабельном костюме преуспевающего бизнесмена скептически-настороженным взглядом из-под кустистых бровей быстро и ловко ощупал Дэвида.

     — Добрый день, мистер...

     — Дэвид Росс.

     — Росс?.. Мисс Пибоди тут рассказывала о вас настоящие чудеса, — сказал мистер Абдурахман Али Сулейман с чисто бруклинским акцентом. Он смотрел на Дэвида с брезгливостью врача, которому то и дело приходится иметь дело с симулянтами, “фокусы... Знаем мы эти фокусы...” — мысли его звучали ворчливо и недовольно.

     — Конечно, фокусы, и, конечно, вы их знаете, мистер Сулейман, — вежливо сказал Дэвид, — но другого способа привлечь ваше внимание у меня, поверьте, не было.

     Президент Ассоциации прорицателей молча смотрел на Дэвида. “Но этого же не может быть. Я-то это знаю”, — слышал Дэвид.

     — Конечно, не может, — сказал Дэвид. — У меня просто развита способность анализировать выражение лица. Разумеется, я еще не профессионал и не могу сравниться с вами в даре прорицания, но я подумал, не поможете ли вы мне найти работу в нашей общей области.

     Мистер Сулейман вдруг решительным жестом отодвинул от себя “Нью-Йорк таймс” и сказал:

     — Расскажите мне о себе. Вы же понимаете...

     — Да, разумеется. Я из Аплейка. Журналист. Холост. В Нью-Йорк приехал всего несколько дней тому назад, чтобы поговорить с вами. Видите ли, моя матушка долгое время была парализована, не могла произнести ни слова, и я как-то незаметно научился по выражению ее глаз угадывать мысли. Потом я тренировался где только мог, бросил работу в газете и приехал к вам.

     “Врет, наверное”, — думал при этом глава прорицателей.

     — Вы, очевидно, думаете: “Врет, наверное”, — улыбнулся Дэвид.

     — Гм, у вас есть способности. Ладно. Я деловой человек, мистер Росс, я люблю деловой разговор.

     Прямо из аэропорта Донахью позвонил по телефону, который ему дал Китинг. Секретарша синьора Росси назначила ему прием на два часа. Он тут же отправился на Лонг-Айленд.

     Темно-синий потолок приемной был расписан звездами и знаками зодиака, а на стенах, в стеклянных витринках белели распластанные скелеты неведомых птиц.

     — Как вас записать? — улыбнулась секретарша, красивая блондинка в платье с фантастическими птицами.

     — Чарльз Пратт, Нью-Йорк, — сказал сыщик.

     — Вы хотите получить совет у синьора Росси?

     — Да.

     — Прошу вас, мистер Пратт, садитесь. Донахью обернулся и увидел лицо, которое тысячу раз разглядывал на фотографии, которое теперь все чаще снилось ему. “Вот это удача! Искать Клер Манверс и найти Дэвида Росса. Самая большая удача со времени основания фирмы “Донахью и Флисс”. Спокойнее, Юджин! Он-то не знает, кто я”.

     — Здравствуйте, синьор Росси.

     — Добрый день, мистер Пратт. Чем могу быть вам полезен? — спросил “папский прорицатель” и нажал кнопку спрятанного магнитофона. Президент Ассоциации прорицателей настаивал, чтобы все разговоры с клиентами записывались на пленку.

     — Хочу узнать, что сулит мне будущее, — сказал Донахью и ухмыльнулся про себя: “Такая удача! Теперь-то сенатор Трумонд будет доволен. Пожалуйста, сенатор, вот вам тот розовый подонок, который вздумал разоблачить вашу связь с минитменами. И сенатор скажет: “Благодарю вас, Донахью. Вас ждет великолепное будущее. Наберитесь терпения, не все нам выжидать, придет и наше время”.

     Прорицатель сидел, прикрыв глаза, словно погруженный в транс. Одной рукой он поглаживал огромный хрустальный шар, стоявший на столе, другой перебирал четки.

     — Благодарю вас, мистер Донахью из “Донахью и Флисс”? — сказал прорицатель.

     — Что? Что вы сказали? — подскочил сыщик.

     — Жаль, что вам удалось выпутаться в Лас-Вегасе.

     — Ах ты, мразь! — крикнул сыщик, вскакивая. И снова рухнул в кресло, увидев в руке у Росса пистолет. — Все равно мы найдем способ...

     — Хватит пугать меня сенатором и этой вашей бандой минитменов.

     Ярость заставила Донахью забыть о пистолете. Перед ним был человек, на котором можно сконцентрировать всю злобу и ненависть неудачника, готового убивать и сжигать, чтобы доказать свою силу и значимость.

     Сыщик выбросил вперед кулак, вложив в удар весь свой вес. Он перегнулся через стол, пытаясь достать Росса.

     Дэвид качнулся в сторону, изо всех сил дернул Донахью за вытянутую руку. Тот перелетел через стол и тяжело упал, ударившись о стену. Он попытался было встать на ноги, но Дэвид угрожающе поднял пистолет.

     — Ничего, — прохрипел сыщик, и в голосе его клокотала ненависть, — ничего. Если минитмены за кого-нибудь возьмутся, они уж не выпустят его из своих рук.

     — Я вижу, вы сами взялись предсказывать будущее, — усмехнулся Дэвид.

     — Мы не только предсказываем его, мы его создаем, — сказал Донахью, все еще лежа на полу, — тебе повезло сегодня, ты вытащил пистолет раньше. Но рано или поздно мы возьмем оружие, мы, минитмены, во главе с Трумондом, и тогда посмотрим!

     — Убирайся, — сказал Дэвид, — убирайся, пока я не нажал на спуск.

     Сыщик вскочил на ноги и ринулся к двери. В комнату вбежала Клер.

     — Дэвид, что случилось?

     — Ничего, Клер, — ответил Дэвид. — Тебе хватает собственных мыслей и собственных страхов. Думаешь, я не знаю, о чем ты думаешь по ночам? Мне порой даже снятся твои сны!

     — Уедем отсюда.

     — Куда?

     — Куда-нибудь.

     — Некуда, Клер. Они везде найдут меня... Вот подожди, получим эти деньги, и то я не очень-то уверен в удаче. С другой стороны, они ничего не предпримут, пока земля на твое имя...

     — Но как он узнал вас, Донахью? — спросил сенатор Трумонд, поворачиваясь к сыщику всем телом.

     — Не знаю, сэр. Я уверен, что он меня никогда не видел раньше.

     — А вы как думаете, Китинг?

     — Черт его знает, сенатор, как у него это получается, но я начинаю верить, что таким же таинственным способом он узнал и о полигоне в Хоре Шу.

     — Дернуло вас идти к прорицателю!

     — Кто мог знать, сенатор? К ним ходит куча народу, но кто мог подумать, что он и вправду читает мысли?

     — Мысли, мысли, — проворчал сенатор, — слова этого слышать не могу...

     — Его можно было бы просто убрать, сэр, — почтительно сказал Донахью, — организация будет счастлива оказать вам небольшую услугу.

     — Убрать? — сенатор пожал плечами. — Убрать, конечно, можно. Но полмиллиона тоже не валяются. Если мы избавимся от него, прощай все надежды на аннулирование контракта этой Клер Манверс.

     — Послушайте, у меня идея. — Руфус Китинг даже присвистнул от возбуждения. — Я подаю на него в суд за разглашение профессиональной тайны. Я докажу в суде, что рассказал ему о сделке с землей в Хоре Шу и что он воспользовался этими сведениями в корыстных целях. Само собой разумеется, мы и слова не скажем, что это за земля и для чего она нужна нам.

     — А если он это знает?

     — Никто ему не поверит. С одной стороны, мы упрячем его в тюрьму, с другой — аннулируем сделку.

     — Черт его знает, может быть, в этом что-то есть, — проворчал сенатор.

     —Ваша честь, господа присяжные поверенные, леди и джентльмены, — начал свое выступление адвокат обвинения. Он был маленького роста и то и дело подымался на цыпочки, словно подскакивал задорным петушком. — Поверьте, мне неловко даже занимать ваше время — настолько очевидно дело, которое вы рассматриваете сегодня со всем тщанием и беспристрастностью нашего правосудия.

     Что же произошло, ваша честь. Руфус Китинг, почтенный финансист, человек кристальной честности и высоких принципов, отец семейства и мой клиент, решает приобрести несколько участков земли в Хоре Шу. Инстинкт финансиста подсказывает ему, что когда-нибудь, возможно, эта земля сможет быть использована для блага общества. Но, ваша честь, как и у каждого человека, у моего клиента есть маленькие слабости. Он сомневается, он боится, он трепещет при мысли, что должен рискнуть деньгами своих детей, может быть, потерять их. Он хочет еще раз убедиться, что эти деньги будут вложены надежно. Он идет к прорицателю, к некоему синьору Габриэлю Росси, о котором ему рассказал знакомый. Ваша честь, господа присяжные заседатели! Леди и джентльмены! Вас, вероятно, удивит, что мой клиент пошел на такой шаг. При слове “финансист” вы, наверное, представляете себе решительного, уверенного в себе человека. Нет, мистер Руфус Китинг не таков. Это кроткий, добрый человек, подверженный постоянным сомнениям и колебаниям. И вот в своей трогательной беспомощности он решает пойти к прорицателю.

     Он приходит к нему и рассказывает о предполагаемой сделке. Ему неловко и немножко стыдно, ибо он глубоко религиозный человек и стесняется своих предрассудков. И он рассказывает о своих планах прорицателю. Он верит людям. С открытым сердцем он ждет совета. “Ни в коем случае, — говорит ему прорицатель, — ни за что не впутывайтесь в эту сделку”. Но через два дня мой клиент узнает, что участок в Хоре Шу куплен некой мисс Клер Манверс. А мисс Клер Манверс — секретарь и сожительница этого самого прорицателя.

     — Я протестую против инсинуаций в адрес мисс Манверс, — сказал Дэвид.

     — Протест принят, — сказал судья, — продолжайте.

     — Итак, ваша честь, налицо самое гнусное преступление, которое можно только себе представить, — использование профессиональной тайны в личных корыстных целях. Представьте себе, ваша честь, во что превратится мир, если не будет существовать профессиональной тайны: врачи будут шантажировать своих пациентов, исповедники начнут обирать свою паству — я содрогаюсь при одной этой мысли!.. Ваша честь, господа присяжные поверенные, обвинение просит примерно наказать Габриэля Росси, он же Дэвид Росс, за использование профессиональной тайны в корыстных целях и аннулировать контракт на покупку земли в Хоре Шу. Обращаю ваше внимание, ваша честь, что обвиняемому приходится самому защищать себя, ибо ни один уважающий себя юрист...

     — Я протестую против намека адвоката обвинения, как клеветнического и не относящегося к делу. Я предпочел защищать себя сам, хотя многие...

     — Хорошо, протест принят, — сказал судья. — Обвинение, кончили?

     — Да, ваша честь.

     — Защита, ваша очередь.

     — Ваша честь, господа присяжные заседатели! Я не буду повторять все, о чем говорил адвокат обвинения. Я не буду даже защищаться сейчас. Я ограничусь заявлением, что мистер Руфус Китинг ни слова не говорил мне о своем намерении купить землю в Хоре Шу.

     — Ложь! — крикнул с места Китинг, вытирая сияющую лысину.

     — Выступает защита, — сухо сказал судья.

     — Пока у меня все, ваша честь. Я готов ответить на все вопросы обвинения.

     — Вопросы к обвиняемому, — сказал судья. Адвокат вскочил на ноги и приподнялся на цыпочки. Казалось, он вот-вот закукарекает, захлопает крыльями и взлетит.

     — Вы знали о продаже земли в Хоре Шу до визита к вам мистера Руфуса Китинга?

     — Нет, не знал, — спокойно ответил Дэвид. Адвокат оторопело захлопал глазами и опустился на пятки, но тут же снова подался вперед. Голос его звучал торжествующе и ехидно:

     — Значит, тем самым вы признаете, что мой клиент рассказал вам о предполагавшейся сделке?

     — Нет, не признаю.

     — От кого же вы узнали о ней?

     — От Руфуса Китинга.

     — Защита, — сказал судья, — суд — это не место для парадоксов и упражнений в остроумии. Выражайтесь яснее.

     — Я выражаюсь предельно ясно. Руфус Китинг не делился со мной своими секретами, и тем не менее я узнал о сделке именно от него.

     “Хватит, — вертелось в голове у Дэвида, — хватит. Хватит мне прятаться от них. Все равно они меня достанут, куда бы я ни забился”. Загнанный в угол, он торжествовал при мысли, что заставит их всех затрястись от страха, запрыгать, словно рыбешек на сковородке. Пусть они боятся его, хватит!”

     — Может быть, вы соизволите разъяснить свое высказывание? — адвокат сочился торжествующей вежливостью победителя, как кошка, играющая пойманным мышонком.

     — Ваша честь, — сказал Дэвид, — дело в том, что я умею слышать чужие мысли. Руфус Китннг, придя ко мне, действительно думал о сделке в Хоре Шу. Он думал, что дело верное, раз ему сообщил о намечаемом там строительстве военной базы сам сенатор Стюарт Трумонд...

     — Я протестую! — крикнул адвокат.

     — Протест отклонен.

     — И о том, что ему нужно заплатить одному генералу пятьдесят тысяч долларов. И о том, что через несколько дней за эту же землю можно будет взять не двадцать пять тысяч — сумма, которую он намеревался уплатить, — а полмиллиона.

     — Я протестую! — адвокат вытер платком багровый лоб. — Здесь суд, а не клуб фантастов. Все знают, что никто не может читать чужие мысли. Это ложь!

     — А кто сейчас думает о том, что пора принять таблетку? У вас, очевидно, повышенное кровяное давление и не в порядке нервы?

     — Ложь! — жилы на лбу адвоката надулись, и казалось, они вот-вот лопнут. — Балаган! Фокусы!

     — Обвинение! — сказал судья. — Не увлекайтесь. У вас есть еще вопросы к защите?

     — Есть, ваша честь. Только что мы выслушали предельно абсурдное утверждение. За всю мою тридцатилетнюю практику ничто меня так не повергало в изумление своей очевидной лживостью, как это показание. Может ли мистер Росс хоть чем-нибудь подтвердить то, о чем он говорил?

     — Разумеется, — сказал Дэвид. — Пусть обвинение напишет что-нибудь. Конечно, чтобы я не видел. А потом передаст листок судье или присяжным. Это очень просто — типичный судебный эксперимент.

     Дэвид сидел с завязанными глазами и прислушивался к гулу. Мысли людей в зале жужжали, словно потревоженные пчелы. Он вдруг испугался, что не услышит мыслей адвоката в этом хаосе звуков, и почувствовал, как под повязкой на лбу у него выступает пот. “Спокойнее, спокойнее, — умолял он себя, — надо сосредоточиться, Дэвид”. Фразы гудели, звенели в чужих черепах, заставляя их резонировать, как пустые бочки. Он лихорадочно ловил их, пропускал сквозь свой мозг, надеясь, что в конце концов в сети останется то, что нужно. А вот они. Мысли адвоката скакали в тревожном, испуганном танце: “А может быть... А если он действительно... Что написать? Надо что-то написать...” Он нацарапал на листке: “Рыжая лисица перепрыгнула через забор. Шесть плюс три — девять. “Янки” вчера проиграли “Кардиналам”.

     — Все? — спросил Дэвид.

     — Да, — ответил адвокат. Голос его, казалось, потерял торжествующую уверенность.

     — С вашего позволения, ваша честь, я не стану даже снимать повязку. На листке бумаги написано: “Рыжая лиса перепрыгнула через забор. Точка. Шесть плюс три — девять. Точка. “Янки” вчера проиграли “Кардиналам”. Добавлю только, что я благодарен обвинению за то, что оно сообщило мне результат вчерашнего матча. Я не читал газет и огорчен, что нью-йоркская команда снова проиграла.

     Дэвиду показалось, что гул мыслей в зале стал однотонным, будто содержимое всех этих голов застыло, загустело и потеряло способность двигаться.

     Судья близоруко поднял листок бумаги к глазам и, не веря себе, запинаясь, прочел:

     — “Рыжая лисица перепрыгнула через забор. Шесть плюс три — девять. “Янки” вчера проиграли “Кардиналам” Удивительно, — пробормотал он после томительной паузы. — Ничего подобного я никогда не видел. Обвинение, у вас есть еще вопросы?

     “Как можно вести процесс, — крутилось в голове у адвоката, — если противник знает, что ты думаешь? Он знает все, что думаю я, что думает Китинг. Чудовищно! Но надо что-то говорить”.

     — Вы сами видите, — начал он, — защита воспользовалась своей странной способностью, чтобы прочесть мысли моего клиента. — Голос его вновь окреп. — Разве это не кража? Разве наши головы чем-нибудь отличаются от наших сейфов?

     — Вы, наверное, набожный человек? — перебил Дэвид.

     — Да, но...

     — Разве вы не помните заповеди “Не обмани”? Прятать свои мысли — значит говорить не то, что думаешь, лгать. Вы считаете, то невозможность солгать представляет угрозу для самого существования нашего общества, не так ли? Значит, мы живем ложью и держимся ложью? И все чаше правосудие призвано защищать эту ложь? Но если я нарушил профессиональную тайну узнав мысли Руфуса Китинга, то генерал, выдавший секретные планы Пентагона за пятьдесят тысяч долларов...

     — Я протестую! — крикнул Китинг.

     — Ваша честь! — повысил голос адвокат.

     — Протест принят. Защита, говорите по существу дела.

     — Вот вы, ваша честь, подумали сейчас, что я могу узнать, о чем вы думаете. — Дэвиду казалось, что это говорит кто-то другой, и за этого другого он чувствовал гордость. — А ведь вы — совесть страны, ее неподкупные судьи.

     — Защита! Я лишу вас слова.

     — Кончаю, ваша честь. Я знаю, о чем вы сейчас думаете: как замять скандал, как не впутать в это дело сенатора Трумонда и Пентагон. Я даже знаю, о каком приговоре вы думаете.

     — Мистер Росс, я настаиваю, чтобы вы замолчали. Я обвиняю вас в неуважении к суду!

     Адвокат, наклонившись к Руфусу Китингу, о чем-то шептался с ним.

     — Ваша честь, — сказал он, — ввиду странных обстоятельств этого дела обвинение пробит отложить процесс.

     — Просьба принимается, — сказал судья, и Дэвид услышал, как паническая карусель его мыслей начала замедлять вращение.

     “Ну и ну, — подумал судья, — еще минута, и я бы рехнулся... Кто бы мог вообразить такое?”

     Дэвид возвращался на Лонг-Айленд. Возбуждение схватки, охватившее его вчера на процессе, прошло, и теперь его осаждали тревожные мысли. Он чувствовал вокруг себя какую-то зловещую пустоту, угрожающий вакуум и не знал, откуда ждать удара. Уже темнело. Он не спеша шел мимо аккуратных особняков и думал: куда бежать, куда скрыться от враждебной пустоты? Кто теперь набросится на него, с какой стороны? Человек, читающий мысли! Он видит вас насквозь! Ату его, господа! Сохраним безопасность своих мыслей. Отстоим наше святое право на ложь! Держи его, держи!

     — Эй, приятель! — услышал он чей-то голос из стоящей возле тротуара машины. — Не найдется огонька?

     — Пожалуйста, — машинально сказал Дэвид, доставая зажигалку и наклоняясь. В то же мгновенье он услышал взорвавшуюся в его сознании чужую мысль: “Сейчас. Правая рука у него в кармане”.

     Прежде чем Дэвид успел сообразить, что делает, он уже обернулся и резким ударом правой руки сбил стоящего сзади человека с ног. Он почувствовал, как под кулаком что-то хрустнуло.

     Второй, выскочив из машины, бросился на Дэвида. Дэвид ударил его ногой в лицо, и тот, падая, увлек его за собой. Тяжелый удар оглушил его, но он смутно почувствовал, как его вталкивают в машину.

     “Вот и все”, — вяло и безразлично подумал он. На мгновение он пришел в себя от тонкой, пронзительной боли. “Укол”. Он быстро проваливался куда-то во мрак. Темнота все густела и густела вокруг, пока он перестал ощущать и ее.

     Дэвид очнулся от ощущения невыносимой жажды. Язык, сухой и распухший, с трудом помещался во рту; когда он попытался облизнуть губы, ему показалось, что он провел напильником по наждачной бумаге. То, что он чувствовал, никак нельзя было назвать болью. Боль в какой-нибудь части тела только тогда воспринимается как боль, когда не болит все тело, Дэвид же весь состоял из боли, он был набит ею, как чучело опилками.

     Мысль о том, чтобы повернуться на другой бок, согнуть руку или ногу, даже не возникала у него. Он не мог даже заставить себя открыть глаза. И снова забыться он тоже не мог. Он попытался было сообразить, где он, что с ним произошло, но вялые, спотыкающиеся мысли, словно дряхлые старики, присаживающиеся отдохнуть через каждые несколько шагов, никак не могли выстроиться в шеренгу умозаключений.

     Дэвид не знал, сколько часов, дней или лет он провел в оцепенении ожидания. Но, наконец, он почувствовал, как жизнь возвращается в его тело.

     Он смог открыть глаза. Слабая лампочка без рефлектора висела под самым потолком — жалкое пятно в полумраке. Дощатые стены без окон, никакой мебели. Дэвид лежал на полу. “Привезти за свой счет скромного человека за город и предоставить в его распоряжение целый сарай — да здравствует наш верный старый Стью!” — подумал Дэвид и даже обрадовался, что это получилось у него.

     Огромным усилием воли Дэвид заставил себя встать на колени. Тошнота душащим ватным тампоном поднялась по пищеводу. Рвота обессилила его, и он снова упал. “Как они все заботятся о моем сне, — подумал он. — И в Лас-Вегасе и теперь здесь. Эти ребятки сенатора — надежные “патриоты” с пистолетом в одной и со шприцем в другой руке. Как бы они все хотели, чтобы я крепко уснул, желательно даже вечным сном...”

     Он прислонился к стене, опустил голову на колени. “Клер, бедняга... Семейный уют, чувство безопасности после ее пьяных поклонников в Лас-Вегасе... Хороший же он для нее муж, ничего не скажешь”. Он поймал себя на том, что подумал о Клер как о своей жене. И тут почувствовал такую томящую нежность к ней, какую никогда не испытывал к Присилле. Присилла — как она вела бы себя теперь? Она возникала в его воображении то в кокетливом передничке на кухне, то со стаканом мартини в гостях, то даже в объятиях Тэда. Но увидеть ее в том мире, где он был с Клер, он просто не мог. Спать с Тэдом и говорить с Дэвидом о свадьбе — это она могла, это респектабельно, но удрать с ним, не захватив зубной щетки — фи, как в дурном фильме!.. Бежать нужно с зубной щеткой, с целым чемоданом зубных щеток и с чемоданом тэдов. В одном — зубные щетки, в другом •— тэды.

     Дэвид не заметил, как задремал и сполз на пол.

     Едва войдя в номер “Стэтлера” в Вашингтоне, Клер открыла телефонную книжку. Трамберт, Трекли, Тримбо... Ага, вот он! “Трумонд Стюарт — сенатор Соединенных Штатов Америки от...” Она с трудом поймала сигарету в пачке, прикурила и, лишь затянувшись, набрала номер.

     — Секретарь сенатора Трумонда, — послышался в трубке низкий мужской голос.

     — Чудесно, — сказала Клер, — у вас замечательный голос, секретарь сенатора Трумонда.

     — Простите...

     — ...Надеюсь, в один прекрасный день вы сами станете сенатором...

     — Что вам угодно?

     — Передайте сенатору, что его ждет в “Стэтлере” Клер Манверс, жена Давида Росса. Я склонна думать, что он не преминет нанести мне визит. Если он стесняется женщин, пусть захватит вас.

     “Господи, сделай, чтобы Дэви был цел и невредим, — думала она, — я знаю, что не заслужила того, чтобы ты мне помог. Я никогда ни от кого не ждала помощи... Пусть он будет цел, прошу тебя, господи!”

     Она никогда не была набожной, но сейчас, кроме бога, ей некого было просить. По крайней мере он не подмигнет ей и не скажет: “Хэлло, беби, поговорим сначала о другом...” Драться, царапаться, ругаться — это она могла, но просить...

     Сенатор Трумонд приехал со своим секретарем — бесцветным человеком средних лет. Его медленные движения были словно синхронизированы с движениями шефа.

     — Чем могу быть вам полезен? — спросил сенатор, не здороваясь, и опустился в кресло.

     Он бросил короткий взгляд на секретаря, как будто предупреждая его, чтобы тот был начеку.

     — Вы ведь догадываетесь, сенатор, для чего я вас пригласила, — сказала Клер. — Вы, очевидно, ждете, что я сейчас стану на колени и буду умолять вернуть мне Дэвида Росса.

     — Мне некогда, мисс...

     — Манверс, сенатор.

     — Манверс.

     — Сначала я хочу рассказать вам, что всю ночь мне пришлось скрываться в городе. Росс не вернулся домой вовремя, и я догадалась, что его пригласили куда-то “в гости”, скорей всего с кляпом во рту. Я не раз видела, как это делается. И я знала, что эти джентльмены пожалуют и ко мне.

     Сенатор исподлобья смотрел на Клер, возвышаясь в кресле подобно каменному идолу. Несколько раз рот его чуть приоткрывался и снова захлопывался. Лишь с третьей или четвертой попытки он сказал:

     — Что вы хотели мне сказать? Я вышел из того возраста, когда мужчина может слушать все, что говорит женщина...

     — Как вы галантны, сенатор! По-моему, я говорю именно то, что вам должно быть интересно. Итак, одинокая, беззащитная женщина просит могущественного сенатора помочь ей найти Дэвида Росса.

     — Я не знаю никакого Росса. Будьте здоровы, мисс...

     — Манверс.

     — Манверс.

     Сенатор слегка нагнулся вперед, положил руки на подлокотники кресла, но Клер видела, что он и не думает встать.

     — Вы ожидаете, мистер Трумонд, что я возвращу вашему приятелю эту землю. Так вот, сэр, я и не подумаю этого сделать, а вы доставите Дэвида Росса сюда, в “Стэтлер”, не позднее завтрашнего дня.

     Где-то в самой глубине утробы сенатора послышалось слабое бульканье. Подымаясь по пищеводу, оно в конце концов превратилось в скрипучий смех.

     — Вы глупая баба, Манверт или как там вас. Вы были шлюхой и ею останетесь, на большее у вас не хватит ума. Послушайтесь моего совета: возвращайтесь в Лас-Вегас и зарабатывайте себе на кусок хлеба своими прелестями, пока они у вас еще есть. Вам не видать этой земли, уж поверьте мне. У нас, слава богу, пока еще есть порядок, и сенатор значит побольше уличной девки.

     Трумонд, наконец, встал и направился к двери.

     — Вы настоящий джентльмен, сенатор. Я в восторге от вашей речи и рада, что нашу мораль блюдут такие законодатели, как вы. Да, вы умеете пользоваться магнитофоном?

     — Это еще что?

     — Магнитофон. Купила сегодня специально по случаю вашего визита. Надо же развлечь гостя...

     — Слушайте, вы...

     — Нет, уж послушайте вы.

     Клер сняла крышку и нажала кнопку. Медленно поползла тоненькая пленка. Послышался голос Дэвида и в ответ ему...

     — Узнаете? Это Юджин Донахью, ваш частный сыщик, поверенный и, конечно, убежденный минитмен. Подождите, подождите, он это скажет сам, и про вас расскажет, и про ваши планы. Он ведь не знал, бедняга, что папский прорицатель, он же Дэвид Росс, имеет обыкновение записывать свои беседы с клиентами на пленку. На всякий случай.

     Аппарат изрыгал хриплые проклятья Юджина Донахью, и имя Трумонда, казалось, наполняло гостиничный номер. Сенатор снова опустился в кресло. Когда магнитофон умолк, он медленно проговорил:

     — Это у вас единственная пленка?

     Клер рассмеялась.

     — За кого вы меня принимаете? Я скопировала запись, и копии спрятаны в разных, но одинаково надежных местах. Если я не позвоню утром всюду, где они хранятся, завтра же копии будут у вашего соперника. Пресс-конференцию и заявление о том, что почтенный сенатор Трумонд — минитмен, сделает он сам. С другой стороны, если завтра Дэвид Росс будет здесь, все пленки будут уничтожены. И еще одно условие, на которое вы, я уверена, с радостью согласитесь. Подготовьте все документы. Я подарю купленный мною участок в Хоре Шу вашему приятелю, а он мне подарит ровно сто тысяч.

     — Это грабеж.

     — Вы и так хорошо заработаете, сенатор. Можете ничего не говорить, завтра я жду Росса.

     Машина свернула с шоссе на узкую боковую дорогу и, попискивая рессорами, направилась к гряде невысоких холмов.

     — Клер, — сказал Дэвид, глядя на ее смуглые руки, лежавшие на руле, — ты ведь до сих пор не сказала мне, куда мы едем. И даже в мыслях ты скрываешь это от меня...

     Клер посмотрела на него. Отек под глазом Дэвида был изжелта-зеленым.

     Дэвид положил ей руку на плечо. Он хотел было улыбнуться, но почувствовал боль в разбитой губе. Минитмены сенатора не зря отказывают себе по субботам в гольфе или партии в кегли. Что-что, а обрабатывать физиономии они научились. Чем не политическая программа? Для хорошего политика важно не столько ловко говорить самому, сколько ловко заткнуть рот другому. Примеров тому в истории сколько угодно. Он представил себе, как сенатор с клинообразной головой на одеревеневшей шее выступает сейчас с пафосом; “Наш священный патриотизм... Защита свободы...” Филантропы! Они готовы бесплатно раздавать свой патриотизм, даже вбивать его в голову...

     Машина в последний раз качнулась и остановилась. Дэвид открыл глаза.

     — Смотри, — сказала Клер, показывая на небольшой домик в лощинке, — я здесь родилась. Мать еще жива. Я ей ничего не сообщила, я не знала, захочешь ли ты...

     — Какая разница, Клер... Ты пойди к ней, а я приду потом. Прости, Клер. Я никого не хочу видеть. Не могу. Не могу слышать эти бесконечные, копошащиеся мыслишки, будь они прокляты. Будь проклята мысль, если она лжива.

     — Дэвид...

     — Не могу, понимаешь, не могу я больше. Я мечтаю о вымершем мире. Ни одного человека, ни одной мысли. Пустые, чистые города, пустые, чистые дома, поезда, машины... Никого. И мы идем с тобой, и сквозь асфальт начинает прорастать трава, и в открытые окна машин влетают птицы. И я слушаю, слушаю — и ни одной мысли. Иди, Клер.

     — Дэвид... ты придешь?

     — Приду.

     Дэвид растянулся на траве. Теплый ветерок лениво скатывался с холма. Он нес с собой запах приближающегося вечера, запах травы и нагретой земли. На мгновение ему показалось, что сейчас он услышит мысли земли и зелени — спокойные, честные мысли о дожде, зерне и плодах, о скорой осени. Но все вокруг молчало в сытом, удовлетворенном покое летнего вечера. И казино “Тропикана”, и капитан Фитцджеральд, и минитмены, и сенатор Трумонд, и сам предсказатель папского двора Габриэль Росси начали казаться Дэвиду чудовищной химерой.

     Он задремал, а когда открыл глаза, солнце уже садилось за пологий холм. Он привстал и огляделся. Вдалеке, на той дороге, по которой они приехали, ярко вспыхнул зайчик. Должно быть, машины. Сейчас она покажется из-за поворота. Но зайчик не двигался. Машина стояла.

     “Следят, — равнодушно подумал Дэвид. — В конце концов какая разница, кто там сейчас смотрит в бинокль — Донахью или Фитцджеральд. Круг замкнулся”.

     Сутулясь, он побрел к домику в лощине.

“Вокруг света”, №8 - 10,1965 г.